После кулеша стали пить кумыс и чай с тутпистом.
— Смотрю я, Джасур-ака, детей в кишлаке много, — опять заговорил Нарожный.
— Ну да, ну да. — Старик посветлел лицом. — Хвала аллаху.
— Я к тому это говорю, что им ведь учиться надо. — Политрук вперил в председателя пристальный взгляд. — А у нас в Мургабе школа есть, и учителя хорошие. А в Хороге вон и интернат открыли.
Старик засопел и отвёл в сторону глаза.
— Что молчишь, председатель? — продолжал допытываться Нарожный. Его голос при этом стал более строгим. — Или я не прав?
— Прав, командир, прав. — Старик тяжело вздохнул, покряхтел. Было заметно, что эта тема ему не очень приятна.
— Советская власть, Джасур-ака, хочет, чтобы в нашей стране жили образованные люди. Ведь необразованному, тёмному народу легче мозги задурить всякой религиозной чушью. Такой народ проще с пути сбивать и в узде держать. Правильно? То-то же. — Нарожный опять вошёл в раж, сделался возбуждённым. — При царском самодержавии в России миллионы неграмотных были, потому что капиталистам и помещикам это было на руку.
Пограничники молча слушали разговор. Лейтенант Ларионов тоже молчал, лишь время от времени с интересом поглядывая на председателя.
Некоторые задымили самокрутками. Семён не курил, поэтому опёрся спиной на один из деревянных столбов, поддерживающих навес над столом, и разглядывал долину и окружающие её горы.
Ветер немного поутих, и сделалось довольно-таки тепло. Солнечные лучи приятно ласкали лицо. Хотелось, чтобы такая погода продлилась как можно дольше. Но, судя по рассказам старожилов комендатуры, вот-вот в Аличурскую долину должна была прийти суровая памирская зима со свирепыми морозами да буранами. Горные перевалы завалит глубокий снег, и они закроются до самого конца весны. Многие кишлаки и пограничные заставы на несколько месяцев окажутся отрезанными друг от друга и от всей огромной страны…
— Так что скажешь насчёт школы, Джасур-ака? — немного успокоившись, спросил Нарожный.
— Ты же знаешь, командир, что у нас всё не так просто, — поникнув головой, устало произнёс старик. — Нужно решить этот вопрос с Ага-ханом.
— Опять этот ваш Ага-хан! — тут же вспылил политрук. — Сколько можно разводить средневековье? У нас в стране руководит Советская власть! Так или не так?
— Ну, так, так… — мрачнея, закивал председатель. — Но и ты нас пойми…
— Да не хочу я этого понимать… — Нарожный вскочил и опять заходил вдоль стола. — Давно пора покончить с этими пережитками.
— Покончим, командир, обязательно покончим. Ты только не торопи.
— Да как же не торопить? Уже сколько лет вся эта бодяга длится… Ваш Ага-хан давно сидит в Афганистане и носа оттуда не кажет, а вы всё слушаете его. Может, и золото для него опять собираете? А?
Старик отвёл глаза и ничего не ответил.
— Вот то ж… — Политрук покачал головой. — В общем, со школой определяйтесь да не затягивайте. Понятно?
— Понятно.
— Ну и хорошо. — Нарожный неожиданно улыбнулся и протянул председателю руку. — Ну ладно, Джасур-ака, спасибо тебе за радушный приём. Пора нам дальше ехать, а то, не ровён час, басмачи опять просочатся. Что-то совсем они обнаглели в последнее время. Видно, надеются, что Гитлер победит. Только шиш им от Советской власти. Не дождутся.
— И куда вы теперь? — спросил старик, пожимая протянутую руку.
— Двинем в Сасыккуль, а оттуда на перевал. Бойцов на заставе мало. Надо помочь им, а то вдруг банда опять сунется.
— Понятно, — кивнул председатель. — Удачи тебе, командир, — пожелал он, и его слова прозвучали вполне искренне. — Пойду я. Надо местные проблемы решать.
Едва старейшина скрылся за ближайшим жилищем, Нарожный мгновенно посуровел и, взглянув на часы, подозвал Ларионова.