- Мог бы я, пожалуй, тебя пристроить, но как же со школой?
- А я стану ходить во вторую смену, - сказал я.
Через несколько дней я уже был в "пролетарском котле" - начал работать подручным слесаря в депо паровозов станции Бердянск. Но со второй сменой в школе ничего не вышло. Я не успевал на начало занятий и было как-то неудобно перед учителями, и хотелось ходить в комсомольский клуб. Теперь я думал, явлюсь туда уже как равноправный. Ведь я уже "варюсь". Но меня встретили еще враждебнее: "Примазывается к рабочему классу. Хочет подкраситься под пролетария".
Пропала охота появляться и в комсомольском клубе. Надо было что-то делать.
И я поехал в Донбасс, в могучий пролетарский центр. Вот там действительно котел. Я написал отцу, чтобы он не беспокоился: "Как устроюсь, сам отзовусь".
И вот я подъезжаю к станции Сталинo, ныне Донецк. Разговаривая с соседями по вагону, узнаю: в городе страшная безработица, толпы бездомных голодных и полуголодных людей наполняют Сталинo, Макеевку и шахтерские поселки. Тоскливо у меня на сердце. Но вот кто-то, видя в сколь мрачное настроение привели меня рассказы о безработице, спрашивает:
- А вы не комсомолец?
- Комсомолец, - отвечаю.
- Ну тогда проще, - сразу несколько голосов. - Комсомольцев устраивают. Не сразу, конечно, но через некоторое время работу дают. На сердце у меня становится легче, но тут же мысль: "А почему, собственно говоря, я, как комсомолец, должен получать работу вне очереди?"
Прибыли. Узнал как пройти к бирже труда.
Теперь этого барака с обширным двором, обнесенным высоким плотным деревянным забором, который располагался почти напротив Горного института, уже нет. Давно снесен, а территория застроена. Но я и сейчас въявь вижу огромный двор, заполненный сермяжной и лапотной Россией. Украинцев почти нет. Украина растит хлеб, сады, живность. В этом дворе, среди этой сдвинутой с места России, мне предстояло провести много дней - до самых холодов. Оказалось и для комсомольцев найти работу не так просто. Правда, у меня было то преимущество, что не приходилось ежедневно выстаивать в огромной очереди. Я просто шел к окошку инспектора по молодежи и, поговорив с ним, мог отправляться куда угодно. И я без толку ходил по городу, пытаясь хоть что-то заработать. Денег у меня было очень мало и я ограничивался расходом в 5-7 копеек - фунта полтора хлеба на день и немного овощей.
Время шло, надвигались холода - уснуть во дворе не было уже никакой возможности, тем более, что одет я был по летнему. Пришлось купить на барахолке какую-то рванину. На этом деньги мои и иссякли. Несколько дней голодал. Потом, как говорят на Украине, занял очи у "серка" (собаки) и пошел просить хлеба по дворам. Таким образом хлебная проблема была решена. Но оставалась проблема ночевки. Проще всего было вернуться домой или послать письмо отцу - попросить денег. Но я сам должен был войти в новую жизнь.
Однажды, когда я сидел на "весовой", ожидая, не подвернется ли разгрузка вагонов, подошел паренек - меньше меня ростом, но крепыш, коренастый и видимо старше меня.
- Слушай! У тебя нет чего-нибудь рубануть. Второй день ничего во рту не было. Я только что вернулся с похода по дворам и мой мешок был полон. Я гостеприимно пододвинул его к нему. Он начал жадно есть, и мы разговорились. Я пожаловался, что замерзаю по ночам.
- Да что же ты! - воскликнул он - прекрасный же ночлег на "Мартыне" (мартеновские печи). Я сказал, что не знаю, где это. Тогда он предложил держаться вместе.
С Сережей дела мои пошли лучше. Разбитной и веселый паренек этот в тот же день сумел занять один из вагонов, прибывших под разгрузку. Это было нелегко. Желающих разгружать больше, чем прибывало вагонов. Все они бросались к прибывающему составу, отталкивая один другого. Нередко доходило до драк.
Сережа лучше меня разбирался в "экономической" политике. Он, как оказалось, дал взятку десятнику и захваченный нами вагон был записан на нас. С тех пор удача сопутствовала нам. Почти ежедневно, даже по два-три в сутки, доставались нам вагоны. Мы приоделись, начали хоть один раз в день посещать столовую и принимать горячую пищу. Спать в трубах под мартеновскими печами тоже было тепло. Правда, грязно. Выходили мы из этих труб утром, как черти, унося на себе всю накопившуюся за сутки мартеновскую пыль. Вот в таком виде я и бежал однажды по утру через заводские железнодорожные пути, к одному из разбросанных по территории завода кранов с горячей водой.
- Эй, хлопче! А почэкай лышэнь! - услышал я. Оглянулся. Ко мне шел человек выше среднего роста, плотный, коренастый с длинными и толстыми, по-запорожски свисающими, рыжими усами.
Человек приблизился. Теперь обратили на себя внимание глаза, буквально лучившиеся добротой.
- Что же ты такой грязный? - спросил он.
- А в тому готэли, дэ я жыву, обслуга бастует.
- Дэ ж цэ той готель?
- На мартыне!
- О та ты, бачу, вэсэлый хлопець. А дэ працюеш? Я ответил серьезно. Он продолжал расспрашивать - откуда я.
- Что в деревне скучно было? В город потянуло?
- И скажете такое - скучно. Да в нашей комсомольской ячейке все кипело. Некогда скучать было.
- А ты что, тоже комсомольцам помогал?
- Что значит помогал? Я был агитпропом ячейки.
- Выходит ты комсомолец?
- Ясно дило!
- И комсомольский билет есть?
- Конечно!
- А ты куды сейчас бежал?
- Умыться.
- Ну, тогда беги умываться, а потом приходи вон туда... Он указал на небольшое одноэтажное кирпичное здание. - Там меня найдешь. Только обязательно приходи. Может я чем-то помогу.
И он помог. Со следующего дня я был зачислен в депо паровозов железнодорожного цеха металлургического завода в городе Сталинo (ныне Донецк) на должность подручного слесаря-арматурщика.
Примерно через месяц Сережа тоже стал работать в депо - кочегаром. В последний раз я видел его летом 1934 года. Видел на паровозе. Он к тому времени был уже опытным и любящим свое дело паровозным машинистом. Но в тот день мы не заглядывали так далеко в свое будущее. После того, как я рассказал о своем счастливом приключении, и мы вместе помечтали о будущем Сережи, последний сказал: "А у меня тоже удача. Я нашел отличное место для ночлега. И тепло и
чисто, и "шпаны" нет. Не то, что на "мартыне"
Сережа нашел лаз на котлы, в котельном цехе. Было там тихо. Никакой матерщины и ругани шпаны, никаких похабных рассказов. Чисто, тихо! Такое блаженство продолжалось около двух недель. Мы за это время преобразились. Несколько раз были в бане. Отмылись. Помыли одежду. Завели даже коврики, которые подстилали под себя на ночь. И вдруг всему пришел конец. Как-то перед самым рассветом нас грубо выдернули из сна: "Ишь, разлеглись! Нашли где! - Над нами стоял один из кочегаров. - А ну, мотайте отсюда! Чтоб духу вашего не было!" Мы свернули свои коврики и пошли под улюлюканье других кочегаров, прямо через вход в котельную. Хватило ума не выдавать свой лаз. Когда я уже готов был перешагнуть порог котельной, послышался такой знакомый, близкий голос: "Петя!" Я оглянулся.