— Я хочу сказать, — пояснил Пиль, — без меня не было бы этих похорон.
— Значит, вас хоронили? — воскликнула девочка.
— Кого хоронили, а кого и нет, — мрачно и загадочно произнес Пиль.
— Я расскажу об очень необыкновенных похоронах, — так начала Лени Шрадер историю
4
О СОБАЧЬЕЙ НАДГРОБНОЙ ПЛИТЕ
В этот роковой день в гостиной появился обшарпанный коричневый рояль, который Генриетта никогда раньше не видела, а на крышке рояля красовалась фотография гладковыбритого господина с кустистыми бровями.
— Можешь поздравить меня с покупкой, — радостно возвестил дядюшка Титус из соседней комнаты.
— Поздравляю, — сказала Генриетта, — только он какой-то колченогий.
— Это Эдисон колченогий? — крикнул дядюшка и поспешил в гостиную.
— Рояль: одна ножка короче другой.
— Пустяки, — сказал дядюшка Титус, — главное — фотография. Я всю жизнь мечтал иметь карточку изобретателя Эдисона и вот достал наконец, но владелец соглашался продать фотографию только вместе с роялем.
— На что нам этот противный рояль? — сказала Генриетта.
— Ты будешь учиться играть, — решил дядюшка Титус.
— Но ведь у меня абсолютно нет слуха.
— Фрейлейн фон Заватски утверждает, что у всех людей есть слух, — возразил дядюшка Титус.
— А кто эта Заватски? — спросила Генриетта недоверчиво.
— Твоя учительница музыки, — сказал дядюшка Титус.
Полкомнаты фрейлейн фон Заватски занимал черный концертный рояль; рядом с роялем сидел мопс, вперивший испытующий и печальный взгляд в Генриетту. У стены стоял красный плюшевый диван с кисточками и золочеными ножками в виде львиных лап. Обои были темно-зеленые, с тиснеными лиловыми цветами руты, и всюду, где только можно, прилепились этажерочки, с которых свешивались крупные сочные листья каких-то растений. Единственное, что Генриетте нравилось в комнате, была круглая табуретка с вращающимся сиденьем.
— Усаживайся на табуретку, — велела фрейлейн фон Заватски, — но не вертись! Мы начнем с упражнения для проверки слуха.
Она подняла крышку и ударила по двум клавишам. Первая издала глухой, рокочущий звук, вторая — звонкий, дребезжащий.
— Какой звук ниже? — спросила фрейлейн фон Заватски.
— На мой взгляд, оба на одной высоте, — ответила Генриетта. — Но, может быть, рояль стоит не ровно.
— Господи! — воскликнула фрейлейн. — Неужели ты не слышишь, что они не одинаковы?
— Да нет, — сказала Генриетта, — разве что один правее, а другой — левее.
Когда она это сказала, мопс, еле передвигая ноги, поплелся по турецкому ковру к дивану и молча забился под него.
Месяца полтора спустя дядюшка Титус надумал проверить, какие Генриетта сделала успехи. Генриетта села за рояль и с грехом пополам сыграла песенку.
— Признаться, я ожидал большего, — сказал дядюшка Титус, — прошло уже столько времени, а ты ничего не можешь сыграть, кроме «Чижика-пыжика».
— Это не «Чижик-пыжик», — смущенно пролепетала Генриетта.
— Да, да, — заметил дядюшка Титус, — я и хотел сказать: «В лесу родилась елочка».
— Это «Ах, мой милый Августин». Только, кажется, я не совсем правильно сыграла.
Дядюшка Титус некоторое время разглядывал носок своего правого полуботинка, потом пробормотал:
— Может, и в самом деле нет смысла.
— Что вы! — вмешалась фрейлейн фон Заватски. — Генриетта очень способная ученица; у меня она уже играет сложнейшие гаммы и симфонии.
— А дома почему она их не играет? — спросил дядюшка Титус.
— Все это притворство, — солгала фрейлейн фон Заватски. — Она не хочет учиться, вот и прикидывается, что у нее нет слуха.
Дядюшка усмехнулся и сказал Генриетте:
— Ничего у тебя не выйдет, будешь по-прежнему ходить на занятия.
Как раз в этот вечер дядюшке пришлось быть по делу в деревне Гольхаузен, и, когда он лесом возвращался домой, уже стемнело. Вдруг он услышал вдалеке шум голосов. Но походило это больше на приглушенное тявканье и вой. Шум становился все громче, и застывший в кустах дядюшка увидел приближавшуюся по лесной тропинке длинную процессию собак. Одни шли с венками, другие несли на плечах короткий, но объемистый гроб. Дядюшка Титус, держась в отдалении, последовал за траурным шествием. Гроб опустили в свежевырытую могилу, причем многие собаки плакали.
Затем вперед выступил пес, в котором дядюшка Титус узнал черного пуделя пастора Аминя; пудель сложил на груди лапы и проникновенным голосом заговорил:
— Уважаемые провожающие, дорогие дамы и господа! Сегодня мы предаем земле прах одного из самых досточтимых наших сородичей. Добродетели покойного были поистине неисчислимы, но наиблагороднейшая оказалась для него роковой и привела его к погибели: я имею в виду безмерную любовь усопшего к музыке. Жизнь в доме его алчной хозяйки фрейлейн фон Заватски была для него непрестанной мукой. День за днем гадкие, бесталанные девчонки терзали его чувствительный слух, а самая бесталанная стала его убийцей; своей игрой на рояле она довела его до разрыва сердца.