Они познакомились два года назад, на ужине, который давал ее босс, Хью Уоллес. Родди заговорил тогда первым, в тоне его слышался добродушно-язвительный вызов. Хелен мгновенно распознала в нем усталость повидавшего мир человека и. ответила по-дружески тепло. Родди был покорен. Оба тут же почувствовали интерес друг к другу. Он принадлежал к племени журналистов, тех самых кровопийц, которые замарали доброе имя ее отца. Не вызывало сомнений то, что Родди из хорошей семьи, прекрасно образован и был типичным защитником консервативных устоев общества. Она же — недоучившаяся дикарка, дочь печально известного финансиста. Но в ней ощущалась способность к сопереживанию, бесконечная терпимость, позволявшая, казалось, не бежать от боли и несправедливости, не бороться с ними, а просто оградить себя тихой, исполненной спокойного достоинства улыбкой. От счастья тоже. Она заставила Родди вспомнить о стихотворении Киплинга «Если…». Родди так и сказал ей тогда. В ответ Хелен рассмеялась — ведь она выросла на Киплинге. Поэму эту отец ей читал на ночь чуть ли не каждый день. Киплинг, а за ним Дилан Томас, Оскар Уайлд, Энид Блайтон и герои «Мабиногиона»[2] были ее кумирами.
Родди считал, что Хелен могла бы стать прекрасной героиней для любого из великих, что Киплинг должен был посвятить свою поэму не сыну, а дочери. В его глазах она и триумф, и катастрофу воспринимала с неизменной снисходительной улыбкой, с легким покачиванием головы: «Посмотрим, что будет дальше». Хелен не составляло никакого труда общаться с титулованными друзьями Родди или с уборщиками мусора; проведя восемь лет в море на камбузе, она непринужденно вошла в особый мир Сити, где один ее рабочий день стоил целого состояния, которое тут же ставилось на кон бесшабашной орлянки. Хелен, не задумываясь, рисковала не только собственным заработком, но и деньгами своего работодателя. Ей было плевать на сбережения, и они росли. За квартиру на Доусон-плейс она без малейших колебаний выложила полмиллиона фунтов — в то время как Родди приходилось довольствоваться остатками наследства предков. Он не мог отделаться от ощущения, что у постели Хелен всегда стоит наготове уже сложенный чемодан, что утром она подхватит его и исчезнет не оглянувшись.
Он был одержим любовью к скульптуре и располагал настоящей коллекцией. Изваяния мастеров украшали не только квартиру — каменные статуи были даже в небольшом саду. Хелен нравилось прикасаться к гладкому мрамору; ей казалось, что поцелуй теплых губ вдохнет в неподвижную фигуру жизнь, заставит ее вздрогнуть и сойти с пьедестала. Она вышла в сад и провела рукой по плечу мраморного юноши.
— Тяжелый был сегодня день? — спросил появившийся тут же Родди.
— Так себе.
— Много заработала?
— Достаточно. А ты?
— Не увиливай. Ты сейчас похожа на львицу, которая настигла добычу и размышляет, съесть ее сейчас или оставить на черный день.
Рассмеявшись, Хелен вернулась в гостиную, присела на софу и сняла кроссовки.
— Стала участником небольшого скандала в подземке.
— Что за скандал?
Она надела туфли. Взгляд Родди скользнул от округлых коленей вниз, к изящным щиколоткам.
— Какой-то сопляк повел себя слишком агрессивно. Пришлось зажать ему руку в санкё и…
— Господи, что еще за санкё? Будь добра, растолкуй.
— Это такой прием, им пользуются бойцы отрядов по борьбе с терроризмом в Северной Ирландии. Они высматривают в толпе вожака, отсекают его и заламывают ему руку за спину. Боль просто чудовищная. Санкё заставляет человека идти на носочках.
— Того же самого можно добиться и без айкидо. Ты позволишь мне черкнуть об этом пару строк? Так сказать, в дневник города? Получилось бы просто великолепно.
— Только попробуй — и ты труп, Родди. Тебе известно мое отношение к прессе.
Разве мог он забыть о нем? Свой взгляд Хелен высказала, когда они только начали вместе появляться на людях. В памяти сохранился холодный, бесстрастный голос, когда Хелен, сдерживая ярость, перечисляла подлости, совершенные газетчиками после исчезновения ее отца.
Они раздевают тебя догола, крадут твою свободу и насилуют душу. Так случилось с моим отцом, а поскольку его не было рядом, заодно они распяли и меня с матерью. Можешь себе представить, что я чувствовала? От матери отвернулись почти все друзья. Каждый раз, когда она выходила из дома, люди показывали на нее пальцем и начинали шептаться. Одноклассники издевались надо мной до тех пор, пока я не научилась драться. На протяжении нескольких месяцев, казавшихся тогда годами, за нами повсюду следили объективы фото- и кинокамер. Мы жили во мраке, с вечно задернутыми шторами, как в тюрьме. Программы новостей и газеты наперебой выкрикивали в адрес отца гадости, его лицо было повсюду, только не там, где должно было быть — не дома, не с нами. У меня украли детство.
2
«Мабиногион» — собрание средневековых кельтских легенд о короле Артуре и рыцарях «Круглого стола».