Это его почерк, никаких сомнений. Смущенная морда Тёмыча на фото свидетельствовала: ему было стыдно, но отказаться от подарка судьбы он не смог. Он продал меня. За несчастную БМВ какой-то там модели. Он меня продал.
Пора привыкать, меня теперь все продают. Артём хоть не продешевил, машину за меня взял — зачем ему Боинг? А почем меня продали Сонька с Галкой? А матери Дружников сколько за меня отвалил?
Истерить не было сил. С шумом отодвинув стул, я встала и пошла в темницу. Добровольно. Если так, если весь мир против меня — не нужен мне такой мир. Я сама от него в темницу спрячусь.
О-го! Вот это она сегодня дала.
Вслед за героиней Наталья встала из-за стола. В отличие от романного, ее стул неприличных звуков издавать не стал — колесики бесшумно скользнули по паркету. Пальцы едва разгибаются. А ведь ей еще капусту на борщ шинковать. Муж ее завтраками кормит, дочку в сад водит. Нельзя еще и борщи на него взваливать.
Или позволительно когда-никогда? Наталья устала сегодня чудовищно. Наверное, можно позволить себе немножко полентяйничать. Ей нужно многое осмыслить. У нее сегодня трудный день.
А муж… Что муж? Ему не привыкать. Работа у него такая: о девочках своих заботиться. О старшенькой и о младшенькой. Прямая мужская обязанность.
Ночью снова пришел Лёшка.
Наталья знала, что он придет. Откуда? Он говорил? Предупреждал? Этого она не помнила. Просто знала: придет ночь, а с нею Лёшка. Вернее, Лёша.
На этот раз она подготовилась к его визиту. Настроила себя как надо. Она замужняя женщина, и плевать ей на то, какими стали его руки.
У тебя был шанс, Лёша. Хороший был шанс. Тебе столько лет было дадено, чтобы меня в себя влюбить. А что сделал ты? Ты подарил мне пример, каким мужчина быть не должен. Если хочешь знать, я мужа своего к себе подпустила только из-за сравнения с тобой: раз целуется лучше тебя — значит, к нему стоит присмотреться. Вот и присмотрелась. Ты сам виноват, Лёша.
И не надо тянуть ко мне руки! Я знаю, что они уже давно не крюки. Знаю, что очень даже настоящие. Значительные. Поэтому и не надо. Потому что слишком поздно они такими стали. Потому что я как стальными канатами связана мужем и дочерью. И никому теперь неважно, хочу ли я, чтобы твои руки снова ласково чесали меня за ушком — я не поросенок, Лёша! У меня теперь свой Поросенок, которого я никак не соберусь познакомить с логопедом. Завтра все брошу и пойду.
Не нужны мне твои руки, Лёша. И ты не нужен. Ты никогда не был мне нужен, и сейчас ничего не изменилось. Понял?
Но ты все-таки не уходи. Ничего не будет. Ни сейчас, ни завтра. Никогда. Но ты все же не уходи. Побудь со мной, Лёша. Принеси малинки. Накорми меня ароматными ягодами из своих рук. На этот раз я оценю твой подвиг, и плевать на комариный трупик, прилипший к твоей щеке. Почему я запомнила его? Я не помню, как ты смотрел на меня, не помню вкуса малины. Но я помню комара, которому не посчастливилось попасть под твою тяжелую руку — я ведь знаю, какими тяжелыми были тогда твои руки. Не то что сейчас.
Не уходи, Лёша. Но веди себя прилично. Не нужно больше твоих рук. Их стало слишком много, Лёша. Даже днем я не могу от них отделаться. А днем они ужасно мешают. Они отвлекают меня от тебя. Нет, не от тебя — от Лёшки.
Совсем запуталась. Уходи! Ты меня смущаешь. А лучше останься. Только не приставай, ладно? И не лезь целоваться — целоваться не смей, понял? Не порть впечатление. Просто тихонько побудь рядом. Лучше чтоб я тебя не видела — иначе я за себя не ручаюсь. Я хочу только чувствовать, что ты рядом. Просто чувствовать, и ничего больше, Лёша. Больше ничего.
Сегодня Наталья проснулась необыкновенно рано: на часах всего-то без десяти восемь. Если такое и случалось раньше, она валялась какое-то время, пока снова не засыпала. А потом весь день корила себя за то, что снова потеряла уйму времени, которого ей вечно не хватает.
Но после Лёшкиного вторжения в ее нынешнюю жизнь что-то незримо изменилось. Валяться не хотелось. Хотелось творить! Жаль, что она не художница. Не нужно было бы сейчас изображать спящую красавицу. Намалевала бы какой-нибудь абракадабры, зашифровав в ней чувства. Вернее, эмоции. Муж даже не понял бы, что она нарисовала. Хорошо художникам — они могут быть собой. А поэтам не позавидуешь: у тех что в душе, то и на бумаге.
Наталья, к счастью, не поэт. Но и не художница. И, к сожалению, не артистка: будь она артисткой — не стала бы сейчас притворяться спящей. Как ни в чем ни бывало прошла бы в комнату с неизменной чашечкой кофе в руке, поцеловала мужа — тот бы ни за что не догадался, к кому рвется ее беспокойное сердце. Надо было идти в артистки. В следующей жизни она так и поступит.
А сейчас придется терпеливо ждать, когда он уйдет. Потому что она не выдержит его спокойного взгляда. Потому что смутится. Покраснеет. Есть у Натальи такая дурная привычка: чуть что — щеки прямо изнутри пылают, не надо и в зеркало смотреться.
И говорить с мужем она сейчас тоже ни о чем не сможет. Будь Светка дома — можно было бы спрятаться за пустой болтовней с ребенком, но та уже в саду — муж отводит ее рано, чтобы самому повисеть спокойно в интернете перед работой. А жаль. Общаясь с дочерью, Наталья могла бы не смотреть на мужа. С некоторых пор она стала испытывать неловкость, встречаясь с ним взглядом.
С чего бы, интересно? Лёша вел себя вполне достойно, на запретное не посягал. Будто он прежний Лёшка, а вовсе не нынешний обновленный человек, от которого неизвестно чего можно ожидать.
А чего ожидать от самой Натальи? На что способна она, нынешняя? Еще три недели назад, принимаясь за новый роман, она была собою. Той, которой никогда не был нужен Лёшка Дружников. А кем она стала теперь?
Что происходит? Она описала реальную историю, произошедшую с ней миллион лет назад. Пусть не миллион, пусть всего лишь десять, двадцать — смотря от чего отсчитывать: от первой встречи, или от Лёшкиной женитьбы, или от последней с ним стычки, когда Наташе пришлось кричать ему в лицо, что никогда не любила его, что его любовь всегда тяготила ее. Миллион или десять лет — в данном случае равнозначно много. Потому что давно.
Эта история, пусть насквозь реальная, произошла с Натальей очень давно, когда она еще была маленькой. И был мальчик Лёша, кормивший ее с рук свежими ягодами, сорванными ночью. И был влюбленный паренек Лёшка, не умеющий целоваться или хотя бы чуть-чуть приласкать девушку. И была некрасивая история, когда Наташа едва не расстроила его свадьбу с Ольгой. Кстати, почему Лёшка на ней женился? Раньше Наташу этот вопрос не волновал, поэтому она ни разу не задала его, хотя после свадьбы они с Лёшкой стали видеться практически ежедневно, чего не было за все годы их знакомства.
После свадьбы… Ох уже это "после свадьбы"!
На их с Ольгой свадьбе Наташа чувствовала себя вполне расслабленно: не она же выходила замуж — чего ей напрягаться? Ловила на себе тоскливые Лёшкины взгляды. Они укоряли ее: "Смотри, что ты натворила!"
Наташа его тоску не разделяла. Натворил, положим, он сам — при чем тут она? Однако равнодушно взирать на его страдания было бы слишком жестоко, и она подыгрывала ему, отвечая взглядом: прости, дескать, дуру глупую.
А самой было смешно.
Смешно было и тогда, когда танцевала с отцом жениха. Дядя Коля был серьезен как никогда, хотя обычно, приняв на грудь, хорохорился и рассказывал какие-нибудь небылицы, выдавая их за личные подвиги. В этот же вечер будто и не пил вовсе, хотя чуть забуревший нос свидетельствовал: на грудь принято немало.
Они танцевали медленный танец под быструю музыку, и дядя Коля кричал на ушко Наталье, как разочарованы они с матерью были, когда Лёшка привез невесту для знакомства с родителями. Сын ведь предупредил их заранее, чтоб готовились к смотринам. На вопрос "Кто она?" ответил расплывчато: "Привезу — увидите". Родители даже не гадали. Всю неделю радовались: добился Лёшка своего, Наташу везет — им ли не знать, что за всю жизнь у сына была лишь одна сердечная привязанность.