Но сегодня этот снимок заинтересовал меня – вернее, меня заинтересовала я сама. Почему нас всегда привлекает собственный отпечаток на фотографии? Даже в моем нынешнем возрасте это никуда не девается. На снимке я стою на заднем плане, в углу, смотрю в сторону, ни с кем не общаюсь.
– В тот вечер ты была грустна, – говорит вдруг Джон.
Меня удивляют его слова. Но, присмотревшись, вижу: я и в самом деле печальна.
– Почему я грустила? О чем?
– Я не знаю.
Мне вдруг остро хочется узнать причину тогдашней печали. Так важно это узнать, но я не могу припомнить.
Позади нас на дороге останавливается молодая семья, машут нам. Муж – темноволосый, спортивного типа, лет тридцати с небольшим – улыбается так энергично, словно прекрасно знает нас.
– Как вы тут? – спрашивает он и подтаскивает к нам белобрысого и взъерошенного упирающегося мальчишку. Жена, выбеленная блондинка в розовом летнем платье, идет следом, уступая капризу своего общительного супруга. Что-то в ее манере кажется мне очень знакомым.
Присев на корточки перед мальчиком, мать указывает ему на экран:.
– Видишь, зайчик, вот так это делали в прежние времена.
Мальчику на вид примерно семь, на футболке надпись: “Был там, делал это, купил футболку”. Выражение его лица я распознаю сразу: ему бы сбежать, поиграть в свой “Геймбой”, наверное, – если, конечно, он хоть немного похож на моих внуков.
– Неплохо вы тут устроились, – говорит отец семейства.
– Нам по душе, – отвечаю я. Почему-то больше ничего из себя выдавить не удается. Надеюсь, что Джон вступит в разговор, но он полностью сосредоточился на экране.
Несколько лет назад у меня была бы другая проблема: как его остановить. Джон обожал болтать с незнакомыми людьми. Он и этот парень принялись бы счастливо пережевывать прогноз погоды, преимущества местного кемпинга или обсудили бы, кто куда едет. Но теперь Джон погружен в молчание. Прохожее семейство смотрит вместе с нами несколько слайдов и прощается. Я рада, что они ушли, меня задело высказывание блондинки насчет “прежних времен”, но главным образом мне стыдно за себя – такую зависть я чувствую к их молодости, к жизни, в которой все еще впереди, а они даже не понимают, как им невероятно повезло, – и этому непониманию я тоже завидую.
Подходят еще какие-то люди, но, должна сказать, всем быстро наскучивает проекция нашей жизни на простыне. А потом возле нас останавливаются мужчина и женщина лет около семидесяти и довольно долго смотрят. И я вижу, что для них это не просто развлечение, – наверное, их жизнь во многом похожа на эту.
Для наших детей, пока они росли, не было худшего наказания, чем просмотр слайдов. Синди вылетала из гостиной, едва мы доставали проектор, да и Кевин вел себя немногим лучше. Я усаживала их минут на десять-пятнадцать, а потом они принимались так ерзать, что я их отпускала и спокойно смотрела слайды вместе с Джоном. Но в последние годы оба наших ребенка изменились. Теперь им нравится смотреть слайды, и они показывают их своим детям. Думаю, они поняли: это их история. Наша общая история.
На экране – другой день тех же летних выходных, барбекю, все во дворе играют в мячик, дети ходят колесом, позируя на камеру, все загружаются хот-догами, гамбургерами, картофельным салатом с горчицей, фасолевым и фруктовым салатом. Другие коттеджи, на заднем плане за нами, кажутся блеклыми, лишенными индивидуальности. Вроде театральных декораций – лишь бы заполнить поле зрения. Соревнование по метанию подковы – я снова далеко в стороне и выгляжу не веселее, чем накануне, хотя Джон и продолжает упорно включать меня в групповые фото. Не знаю, зачем он это делает. И тут я кое-что припоминаю. Припоминаю, как в тот день Джон махал мне из-за камеры, пытался подбодрить. Незадолго до этих выходных у меня случился третий выкидыш. Этого ребенка я вынашивала так долго и так внезапно потеряла. В тот момент я была раздавлена, лишилась надежды обзавестись вторым малышом. Мне вовсе не хотелось проводить выходные в большой компании, но Джон и моя сестра Лена решили, что это будет мне на пользу.
И хотя я знаю конец этой истории, и этот конец вполне благополучный – я сменила врача и полтора года спустя родила Кевина, – мне и сейчас больно смотреть на страдающую молодую женщину, запертую в том мучительном для нее настоящем времени. Я прекращаю перещелкивать кадры и продолжаю смотреть на себя – расплывающийся образ на заднем плане. Почти неузнаваемый, и вот он уже растворяется. Следующий слайд я так и не вывожу на экран. Те немолодые супруги прощаются и идут дальше по дороге. Наверное, приняли меня за умалишенную, – и, возможно, правы. Мы отсмотрели всего полтора ящичка со слайдами, но я решила, что на этот вечер достаточно.