Вообще я нигде не видел такого количества речных черепах, как на Кагуане. Они попадались здесь целыми косяками, даже затрудняли плавание на лодке. Винт нашего мотора то и дело ломался о панцири черепах.
Поразительно богатство животного мира Амазонас, но одно дело — наблюдать и записывать, совсем другое — запечатлеть его представителей на пленке. Нам приходилось мириться с частыми неудачами. В гуще сумрачных дебрей или под проливным дождем трудно получить первоклассный кадр, и даже при безупречном освещении далеко не всегда удается поймать киноглазом животное. Звери пугливы, они не ждут, картина изменяется мгновенно. И если мы все же смогли за относительно короткий срок заснять столько обитателей джунглей, то дело тут не только в искусстве оператора, но и просто в везении.
После четырех месяцев усердной работы пришло время возвращаться на родину. На этот раз наше возвращение не было позорным отступлением: мы засняли 17 тысяч метров пленки — 17 километров! Вполне достаточно для нашей полнометражной картины.
Было решено, что я поспешу в Боготу, чтобы уладить там различные дела. Остальные прибудут спустя неделю: надо было собрать еще кое-какие экспонаты, уложить снаряжение и сделать, в знак благодарности за гостеприимство, небольшой фильм о пограничной заставе в Пуэрто-Легизамо.
Мы не раз обсуждали, что делать с Лабаном, когда кончится экспедиция. Больше всего нам, конечно, хотелось бы взять его с собой, но это было невозможно. Ревуны очень нежны и чувствительны к перемене климата, — везти Лабана с собой было бы убийством. Приходилось оставлять его в Амазонас.
Проблема чуть не решилась сама собой, причем весьма трагическим образом.
В один из последних дней пребывания экспедиции в Амазонас, когда я уже был в Боготе, мои товарищи разбили лагерь на берегу Путумайо в одном дневном переходе от Пуэрто-Легизамо. Вернувшись под вечер из экскурсии, они обнаружили, что Лабан пропал! Они оставляли его в лагере вместе с Лино, но Лино решил, что Лабан уехал на лодке с остальными…
Целые сутки они разыскивали Лабана, бродили по джунглям и звали его. Но Лабан исчез безвозвратно. «Видно, его сожрал какой-нибудь хищник», — решили опечаленные члены экспедиции.
Свернули лагерь, направились в Пуэрто-Легизамо. Проплыв с десяток километров вниз по Путумайо, они причалили к берегу около индейской хижины. И тут к лодке бросилась маленькая обезьянка…
Лабан!
Но как он попал сюда?!
— Представьте себе, — рассказал им индеец, — отправился это я на днях на лодке половить рыбы и вижу — плывет по реке ствол, а на нем сидит вот эта обезьянка. Ну, я и подобрал ее.
Что же произошло? Вероятно, Лабан, увидев, что его «папы» уплывают на пироге, прыгнул следом за ними в воду. Ему ведь это было не впервой. Но течение оказалось слишком сильным, маленький Лабан не справлялся с ним и спасся на проплывавший мимо ствол. Он проехал на нем десять километров!
Свидание было очень радостным, но тем тяжелее показалось потом окончательное расставание. Впрочем, Лабан попал в хорошие руки. В Пуэрто-Легизамо нашелся среди солдат большой любитель животных, ему мы и вручили нашу обезьянку. Лабан явно почувствовал доброе сердце нового хозяина, потому что сразу привязался к нему.
Возвращение в Боготу я отпраздновал в обществе работавшего здесь шведского инженера Ханса Исберга и его жены, Ингер. Ханс разрешил мне пожить у него в течение недели, пока приедут остальные члены экспедиции. Но он предупредил меня, что при всем желании не сможет принять в своем доме трех анаконд в дополнение к четырем землякам!
— Мы чуть не остались без кухарки, когда ты привозил сеньориту Ану, — объяснил он. — Бедная женщина едва не лишилась рассудка, целый день только и делала, что крестилась. А если ты притащишь сюда трех змей, да еще одну из них семиметровую, то кухарка сразу сбежит, а на такой риск мы не можем пойти…
Дело в том, что, боясь простудить сеньориту Ану в холодной Боготе, мы держали ее на кухне. Змея лежала в ящике, но кухарка явно сомневалась, что доски выдержат, если сеньорита Ана вздумает потянуться как следует.
Все же, насмотревшись на наши тщетные попытки устроиться в гостинице со своим зверинцем, Ингер и Ханс пустили змей к себе. Правда, на этот раз не на кухню, а в гараж. Нельзя сказать, чтобы это решение полностью устраивало кухарку: она жила над гаражом и относилась крайне подозрительно к «нижним жильцам».
Нам не повезло с нашими змеями. Самая маленькая умерла сразу по прибытии в Боготу. Тогда мы поспешили отправить двух остальных в Кали, к Хорхе — он вызвался присмотреть за ними, пока мы не уладим вопрос об отправке анаконд в Швецию. В Кали царит тропический климат — таким образом, там нашим пленницам должно было прийтись по вкусу. Увы, грузовик, на котором они ехали, сломался на дороге высоко в Андах, и самая крупная анаконда не выдержала холода. В Кали она прибыла мертвая, и в том же ящике лежало двадцать восемь мертвых анакондят, которых она родила так не вовремя. Я невольно чувствовал себя детоубийцей.