На следующий день, перед отъездом, он сообщил, что скоро опять приедет. И во время его второго посещения, когда я рассказал ему об одной петербургской группе, куда я ходил и где обсуждались всевозможные вопросы от военных до психологических, он заметил, что знакомство с подобными группами может оказаться полезным, так как он думает начать в Петербурге работу того же рода, какую ведёт в Москве.
Он уехал в Москву, пообещав вернуться через две недели. Я рассказал о нём некоторым своим друзьям, и мы стали ждать его приезда.
Он снова вернулся на короткое время, однако мне удалось представить ему несколько человек. В отношении своих планов он сказал, что хочет организовать свою работу в более широком масштабе: читать публичные лекции, провести серию опытов и демонстраций и привлечь к работе людей с самой широкой и разнообразной подготовкой. Всё это отчасти напомнило мне то, что я слышал в Москве. Но я не представлял себе ясно, о каких "опытах" и "демонстрациях" он говорит; это выяснилось лишь позднее.
Припоминаю одну беседу; как и все беседы с Гурджиевым, она происходила в небольшом кафе на Невском.
Гурджиев сообщил мне некоторые подробности об организации групп для своей работы и об их роли. Один или два раза он употребил слово "эзотерический", которого я прежде от него не слышал. Меня заинтересовало, что он имеет в виду, но, когда я попытался остановить его и спросить, что он понимает под словом "эзотерический", он уклонился от ответа.
— Это не важно... Ну называйте, как вам нравится, сказал он. – Суть не в этом, а в том, что "группа" есть начало всего. Один человек ничего не может сделать, ничего не в состоянии достичь. Группа с подлинным руководителем может сделать многое. Она в состоянии совершить то, чего одному человеку не добиться.
"Вы не понимаете своего положения. Вы находитесь в тюрьме. Всё, чего вы можете желать, – если вы способны чувствовать, – это бежать, вырваться из неё. Но как можно бежать? Необходимо вырыть под стеной проход. Один человек ничего не может сделать. Но предположим, что таких людей десять или двадцать – если они работают по очереди и если один прикрывает другого, они смогут закончить проход и спастись.
"Далее, никто не сумеет бежать из тюрьмы без помощи тех, кто бежал раньше. Только они могут рассказать, каким образом возможно устроить побег, только они могут передать инструменты – напильники или что-то другое, что может понадобиться. Но один заключённый не сможет найти этих людей, вступить с ними в соприкосновение. Необходима организация. Без организации нельзя ничего добиться.
Впоследствии Гурджиев часто возвращался к этому примеру "тюрьмы" и "побега из тюрьмы". Иногда он начинал с этого разговор, и тогда его излюбленным выражением было следующее: чтобы заключённый имел возможность бежать в любую минуту, он должен прежде всего понять, что он находится в тюрьме. До тех пор, пока он это не уяснит, пока считает себя свободным, у него нет никаких шансов. Никто не в состоянии помочь ему или освободить насильно, против его воли, наперекор желаниям. Если освобождение возможно, оно возможно только как результат огромного труда и усилий, прежде всего, сознательных усилий, направленных к определённой цели.
Постепенно я приводил к Гурджиеву всё больше и больше людей. И всякий раз, когда он приезжал в Петербург, я организовывал беседы и лекции, в которых он принимал участие; такие беседы и лекции устраивались или в частных домах, или в уже существующих группах. Обычно приходило тридцать-сорок человек. После января 1916 года Гурджиев стал посещать Петербург регулярно; он приезжал раз в две недели – иногда с кем-нибудь из учеников своей московской группы.
Я не всё понимал в том, как организуются такие встречи. Мне казалось, что Гурджиев создаёт попутно много ненужных затруднений. Например, он редко разрешал мне заранее назначать место встречи. Обыкновенно после окончания встречи делалось объявление, что завтра Гурджиев возвращается в Москву, но утром он говорил, что решил остаться до вечера. Весь день проходил в кафе, куда являлись люди, желающие увидеть Гурджиева. И только вечером, за час-полтора до того времени, когда мы обычно начинали наши встречи, он говорил мне:
— Почему бы нам не встретиться сегодня вечером? Позвоните тем, кто захочет прийти, и скажите, что мы соберёмся в таком-то месте.
Я бросался к телефону, но, конечно, в семь или в половине восьмого вечера все уже были заняты, и мне удавалось собрать лишь несколько человек. А жившим за Петербургом, например, в Царском Селе, вообще никогда не удавалось попасть на наши встречи.
Впоследствии я многое воспринял по-иному, и главные мотивы Гурджиева стали мне более понятны. Он никогда не желал облегчать людям знакомство с его идеями. Наоборот, он считал, что только преодолевая затруднения, хотя бы случайные и не связанные с делом, люди смогут оценить эти идеи.
— Люди не ценят того, что им легко достаётся, – сказал он. – И если человек уже почувствовал нечто, поверьте мне, он будет сидеть у телефона и ждать весь день, чтобы его пригласили; или же он позвонит сам, будет спрашивать и узнавать. А тот, кто привык ждать, чтобы его попросили, да ещё предупредили заранее, чтобы он мог устроить все свои дела, пусть себе продолжает ждать. Конечно, по отношению к тем, кто не живёт в Петербурге, это несправедливо. Но помочь им мы ничем не можем. Возможно, позднее у нас будут встречи в установленные дни. Сейчас делать этого нельзя. Люди должны показать себя и свою оценку того, что они слышат.
Всё это и многое другое в то время продолжало казаться мне сомнительным.
Но сами лекции и вообще всё, что говорил Гурджиев, как на встречах, так и вне их, интересовало меня всё больше и больше.
На одной из встреч кто-то задал вопрос, возможны ли перевоплощения, можно ли верить случаям общения с умершими.
— Многое возможно, – сказал Гурджиев. – Но надобно понять, что человеческое бытие при жизни и после смерти, если оно тогда действительно существует, – может быть весьма различным по своему качеству. "Человек-машина", у которого всё зависит от внешних влияний, с которым всё случается, кто сейчас представляет собой что-то одно, в следующее мгновение – другое, а ещё через секунду – третье, – этот человек не имеет никакого будущего. Его закапывают в землю, и это всё. Прах возвращается в прах. Эти слова относятся к нему. Чтобы говорить о какомто виде будущей жизни, мы должны иметь некоторую кристаллизацию, некоторое сплавление внутренних качеств человека и известную независимость от внешних влияний. Если в человеке есть нечто, способное противостоять внешним влияниям, тогда это нечто окажется способно противостоять смерти физического тела. Но подумайте сами, что может сопротивляться физической смерти у человека, который, порезав себе палец, падает в обморок или забывает всё на свете. Если в человеке существует нечто, оно может пережить его; а если ничего нет, то нечему и переживать. Но даже если что-то и переживёт его, будущее может оказаться очень различным. В случаях более полной кристаллизации после смерти возможно то, что называют "перевоплощением"; в других случаях то, что люди называют "потусторонним существованием". В обоих случаях – это продолжение жизни в "астральном теле" или при помощи "астрального тела". Вам известно, что значит выражение "астральное тело"; но знакомые вам системы, употребляющие это выражение, утверждают, что "астральным телом" обладают все люди. Это совершенно неверно. То, что можно назвать "астральным телом", приобретается благодаря сплавлению, т.е. посредством ужасно трудной внутренней работы и борьбы. Человек не рождается с "астральным телом", и лишь немногие его приобретают. Если оно сформировалось, оно может продолжать жить и после смерти физического тела, может родиться вновь в другом физическом теле. Это и есть "перевоплощение". Если же оно не родилось вторично, тогда спустя некоторое время оно тоже умирает; оно не бессмертно, но способно жить долго и после смерти физического тела.