В то же время мы находим и такие высказывания: "Простой и элегантный маленький павильон, фантазия господина Гимара, весь состоит из стекла, керамики и железа. Он лёгок, как шампанское!". Так писала газета "Фигаро" в феврале 1900 года о входе в метро у Ворот Дофина в конце проспекта Фош у самого Булонского леса. Парижане прозвали этот павильон стрекозой.
Сохранились без изменений и похожий павильон входа на станцию "Аббесс" на Монмартре и 90 других входов (большей частью без павильонов, открытых). Всего по эскизам Гимара между 1900 и 1913 г.г. было выполнено почти полторы сотни этих входов. Кроме того, он же построил синагогу на Булыжной ул. (rue Pave) и так. наз. "замок Беранже".
Входы в метро, афишные тумбы, скамейки, фонтанчики — даже уличные туалеты (все, наверное, помнят начало знаменитого фильма "Скандал в Клошмерле") — вся эта "городская мебель, городская мелочь" — необходимая часть той мозаики, которую называем мы обликом города.
Всё это — модерн, основной стиль "Прекрасной эпохи".
И решетка с растянутыми, хитро заплетёнными, коваными листьями и цветами у входа в какую-нибудь далёкую от центра станцию метро, и огромный, с тяжёлыми белеющими под солнцем куполами собор Святого Сердца, венчающий верхушку Монмартрского холма, или праздничные и опереточно-легкие павильоны в Булонском лесу, или затерявшийся сегодня среди почти-небоскрёбов восточной окраины (района Берси) Лионский вокзал, всё это — Париж "прекрасной эпохи".
Вообще стоит заметить, что вокзальное строительство в Европе дало лучшие образцы этого стиля: в Москве — "три вокзала", в Петербурге — Царскосельский вокзал — один из шедевров модерна, Берлинский Главный вокзал (не сохранился) вокзал Виктория в Лондоне и все вокзалы Вены.
Я люблю средневековый и ренессансный город острова Ситэ, района Марэ или Латинского квартала, и тот блистательный город наполеоновских времён, что западнее первого, но всё-таки мне кажется, что прежде всего именно третий Париж, Париж "Belle Иpoque", капризного и праздничного модерна, первым бросается в глаза человеку, только что ступившему на парижские улицы.
Те два Парижа требуют, чтобы к ним привыкали, они раскрываются перед вами шаг за шагом, не торопясь, помня о величии прожитых ими веков, а этот — откровенный, весёлый и легкомысленный как Оффенбах, неисчерпаемо фантастический — обрушивается на прохожего разом, и ни о чём не спрашивая утягивает в непрекращающийся карнавал.
Конечно, как ко всякому искусству, к модерну 1890-х — 1920-х годов можно относиться по разному, одно только невозможно — считать весь этот период игрой, чем-то вроде порождённого этой эпохой, жанра оперетты. Невозможно отказывать этому времени в том, что оно само и есть стиль!
Стиль не только архитектурный, не только художественный или литературный, — но стиль вообще, определивший и вобравший в себя всю европейскую культуру за один из самых трагичных и вместе с тем капризных и богатых неожиданностями периодов истории; один из самых красочных и лживых, ярких и философствующих, жестоких и весёлых…
Для меня, поэтому, искусство и, прежде всего, архитектура "Прекрасной эпохи" многогранны и неисчерпаемы, всегда тревожаще новы и всегда успокаивающе знакомы. Так, как может быть знакома уютная гостиная того же начала века, в которой только что прозвучали в авторском чтении стихи Ростана или Блока, Аполлинера или Волошина, знакомы, как неповторимая живопись и графика художников нашего "Мира искусства", знакомы так, как будто эти орнаменты шепчут отрывки из ускользающей от сознания прозы Марселя Пруста… Знакомы так, как может быть знаком и тревожен невероятный простор, когда смотришь с эспланады Инвалидов на правый берег с его силуэтами Большого и Малого дворцов, над которыми наискось в небо, словно набирая высоту — без всякой опоры — летят навстречу зрителю четыре коня и колесница Ресипона.
"Мы видим, как цветут самые удивительные и самые декоративные творения за всю нашу историю, они шокировали порой наших дедов, забавляли наших отцов, но восхищают нас…" — пишет сегодня историк архитектуры Жорж Пуассон о Париже "Прекрасной эпохи".