Выбрать главу

Уилбур Смит

В поисках древних кладов

Я посвящаю эту книгу своей жене Даниэль Антуанетт

1860 год

Африка припала к горизонту, как лев, затаившийся в засаде. Лучи утреннего солнца золотили ее рыжеватую гриву, тянуло холодом Бенгельского течения. Робин Баллантайн стояла у планшира и всматривалась вдаль. Она пришла сюда за час до зари, задолго до того, как впереди показалась земля. Африка уже близко, уже ощущается невидимое присутствие огромной загадочной земли, чувствуется, как ее дыхание, теплое и ароматное, пробивается сквозь холодные вздохи течения, влекущего их корабль.

Девушка заметила землю раньше впередсмотрящего на топе мачты. Услышав ее крик, капитан Манго Сент-Джон рванулся вверх по трапу из своей каюты на корме, а остальные члены команды стянулись к борту поглазеть и поболтать. Схватившись за тиковые поручни, Манго Сент-Джон лишь несколько секунд вглядывался в берег, а потом обернулся и отдал приказ. Голос у него был низкий, но зычный, казалось, он разносится по всему судну.

— Приготовиться к повороту оверштаг!

Типпу, помощник капитана, разогнал матросов по местам, пустив в ход линь и увесистые кулаки. Две недели дули ураганные ветры, сквозь низкие угрюмые тучи не пробивались ни луч солнца, ни свет луны, ни сияние какого-либо другого небесного светила, что помогло бы определить местонахождение. Судя по счислению, клипер должен был находиться на сотню морских миль западнее, далеко от этих диких пустынных берегов, грозящих не отмеченными на карте опасностями.

Капитан только что проснулся. Ветер развевал спутанную гриву густых темных волос, щеки, покрытые ровным темным загаром, спросонья, а также от гнева и тревоги слегка порозовели. Но взор оставался ясным, зрачки, испещренные золотыми бликами, резко выделялись на фоне белков. И опять, даже сейчас, когда кругом царили суета и смятение, Робин подивилась своему чисто физическому ощущению в присутствии этого человека — ощущению тревожному, беспокойному: капитан одновременно и отталкивал, и притягивал ее.

Его белая льняная рубашка, в спешке небрежно заправленная в брюки, была расстегнута. Темная кожа на груди блестела, словно намазанная маслом, жестко кудрявились черные волосы. При взгляде на тугие завитки она покраснела, вспомнив самое начало плавания, когда они достигли теплых голубых вод Атлантического океана южнее 35° северной широты. С тех пор, отчаянно мучаясь, Робин пыталась найти успокоение в молитвах.

В то утро, сидя в крошечной каюте и работая над дневником, она услышала на палубе у себя над головой плеск воды и чавканье корабельной помпы. Поднявшись из-за дощатого письменного стола, Робин накинула на плечи шаль и, ничего не подозревая, щурясь от яркого солнца, вышла на верхнюю палубу и вдруг ошеломленно застыла.

Два матроса усердно качали помпу, и прозрачная морская вода с шипением вырывалась из нее тугой струей. Под струей, подняв лицо и руки, стоял обнаженный Манго Сент-Джон, с мокрых темных локонов стекала вода, волосы на груди и мускулистом гладком животе прилипли к телу. Робин смотрела как завороженная, не в силах отвести взгляд. Матросы, обернувшись, распутно ухмыльнулись, не переставая качать бурлящую воду.

Она, разумеется, и раньше видела обнаженное мужское тело, но распростертым на анатомическом столе, с мягкой белой плотью, отстающей от костей, со вскрытой брюшной полостью, из которой, как требуха, вываливаются внутренности, или под грязным одеялом в тифозной больнице, потное, вонючее, в смертельной агонии, но никогда не видела таким, как сейчас, здоровым, полным жизни, бьющей через край.

Восхищала чудесная симметрия и уравновешенность: торс плавно переходил в длинные сильные ноги, широкие плечи — в тонкую талию. Кожа лоснилась даже в отсутствие солнечного света. Мужские органы, обычно свисающие неопрятным клубком, постыдным и отталкивающим, полускрытым жесткими волосами, на сей раз были трепещущим воплощением мужественности, и ее внезапно озарило: она совершает первородный грех Евы, змей предлагает ей яблоко. Робин не сдержалась и застонала. Капитан, услышав, вышел из-под грохочущего водопада и откинул волосы с лица. Увидев, что она застыла, не в силах шелохнуться или отвести взгляд, Манго Сент-Джон улыбнулся ленивой, дразнящей улыбкой, не сделав ни малейшей попытки прикрыть наготу. Вода ручьями стекала по его телу, сверкая алмазной россыпью.

— Доброе утро, доктор Баллантайн, — проворковал он. — Похоже, мне довелось стать предметом ваших научных изысканий?

Только после этого она очнулась и убежала в свою маленькую душную каюту. Робин бросилась на узкую дощатую койку, полагая, что должна сгорать со стыда, ожидая, что вот-вот нахлынет ощущение греховности, но оно не приходило. Вместо этого она почувствовала, что грудь теснит, что дыхание перехватывает, что щеки и шею заливает жар, ощутила, как тонкие темные волосы покалывают затылок. Потом жар охватил все тело, и это так ее встревожило, что она торопливо вскочила с койки, опустилась на колени и воззвала к Богу, моля дать ей понять всю глубину собственного ничтожества, низости и неизбывной порочности. За свою двадцатитрехлетнюю жизнь девушка повторяла эту молитву тысячи раз, но ни разу она не приносила столь малого облегчения.

Все последующие тридцать восемь дней плавания Робин старалась избегать этих глаз, мерцающих золотистыми искрами, этой ленивой дразнящей усмешки. Доктор взяла привычку по большей части есть у себя в каюте, даже в удушающую экваториальную жару, когда вонь из ведра за брезентовой ширмой в углу каюты мало возбуждала аппетит. Она присоединялась к брату и остальной команде в небольшой кают-компании, только зная наверняка, что из-за непогоды капитану придется остаться на палубе.

Теперь, глядя, как он ведет судно прочь от негостеприимных берегов, она снова почувствовала то же тревожное волнение и поскорей отвернулась, всматриваясь в землю прямо по курсу.

Ей почти удалось избавиться от мучительных воспоминаний, ее наполнило такое чувство благоговения, что Робин удивилась: неужели земля, где она родилась, может так отчетливо и неодолимо заговорить в крови своих детей.

Трудно поверить, что с тех пор, как она, четырехлетняя малышка, уцепившись за материнскую юбку, смотрела, как огромная гора с плоской вершиной, венчающая южную оконечность континента, медленно исчезает за горизонтом, прошло девятнадцать лет. Это было одно из немногих сохранившихся у нее отчетливых воспоминаний о родине. Робин до сих пор ощущала прикосновение дешевой грубой ткани, из которой было сшито платье матери, слышала всхлипы, которые она, жена миссионера, пыталась подавить, и, прижавшись теснее, чувствовала, как дрожат от рыданий ноги самого близкого ей человека. Робин отчетливо вспомнила страх и замешательство маленькой девочки при виде страданий матери. Интуитивно она понимала, что в их жизни происходит крутой поворот, что высокий человек, который до сих пор был для нее центром мироздания, исчезает из ее бытия.

«Не плачь, детка, — шептала мать. — Скоро мы снова увидим папу. Не плачь, маленькая».

Но от этих слов Робин и вовсе засомневалась, что когда-нибудь снова увидит отца, и уткнулась лицом в шершавую юбку: даже в этом возрасте она была слишком горда, чтобы заплакать на глазах у всех.

Как всегда, утешал девочку брат Моррис, на три года ее старше, мужчина семи лет, рожденный, как и она, в Африке, на берегах далекой неведомой реки со странным экзотическим названием — Зуга. В честь нее он и получил свое второе имя — Моррис Зуга Баллантайн. Робин нравилось называть его Зуга, это напоминало ей об Африке.

* * *

Она снова обернулась к юту — Зуга, высокий, правда чуть ниже Манго Сент-Джона, что-то взволнованно говорил капитану, указывая на землю цвета львиной шкуры. Он унаследовал от отца тяжелые, но сильные черты, большой костистый нос, резкую, даже грубоватую линию губ.

Брат поднес к глазам подзорную трубу и вгляделся в береговую линию, изучая ее с той тщательностью, которую вкладывал в любое дело — от самого незначительного до самого важного. Опустив трубу, он вновь обратился к Манго Сент-Джону. Они о чем-то тихо разговаривали. Между этими мужчинами возникли странные отношения — взаимное, хоть и настороженное, уважение к силе и достоинствам друг друга. Но, по правде говоря, более настойчиво поддерживал отношения Зуга. Пользуясь малейшей возможностью, он буквально выцеживал из Манго Сент-Джона знания и опыт. Пуская в ход все свое обаяние, он со дня выхода из Бристоля вытянул из капитана почти все, что тот узнал за многие годы торговли и плаваний вдоль берегов огромного первобытного континента. Все добытые сведения Зуга записывал в кожаный блокнот, полагая, что любые знания непременно когда-нибудь пригодятся.