— Мы уже встречались, сэр, — ответил Кодрингтон, не попытавшись в ответ изобразить даже подобие улыбки.
Зуга невозмутимо продолжал:
— Разрешите представить вам мою сестру, доктора Баллантайн.
Кодрингтон взглянул на Робин.
— Ваш покорный слуга, мэм. — Вышел скорее кивок, чем поклон. — Сегодня в утренней газете я кое-что читал о ваших подвигах. — На миг суровое выражение исчезло, в синих глазах мелькнула озорная искра. — У вас сильные убеждения, мэм, и еще более сильная правая рука.
Потом он обратился к Зуге:
— У меня есть приказ адмирала Кемпа доставить вас и вашу экспедицию в Келимане. Не сомневаюсь, что после ваших предыдущих попутчиков вы найдете мое общество утомительным. — Капитан демонстративно отвернулся и посмотрел туда, где в полукилометре на вспененных ветром волнах покачивался на якоре «Гурон». Проследив за капитанским взглядом, Зуга впервые беспокойно заерзал. Кодрингтон продолжал: — Как бы то ни было, буду вам признателен, если вы подниметесь на борт моего судна до послезавтрашнего полудня. В тот день я ожидаю хорошего прилива и намереваюсь покинуть бухту. А теперь извините. Я должен вернуться к управлению кораблем. — Без приличествующих формальностей, не подав руки на прощание, лишь кивнув, Кодрингтон отвернулся к ожидавшим его мичманам, и обворожительная улыбка Зуги исчезла. Он разозлился на столь краткое прощание, его лицо потемнело от гнева
— Ну и наглец этот парень, — прорычал он. обращаясь к Робин. Поколебавшись секунду, он отрывисто бросил: — Пошли, нам пора. — Зуга повернулся, пересек палубу и спустился на водоналивной лихтер, но сестра не двинулась с места.
Она молча ждала, пока капитан закончит разговор с боцманом. Он поднял глаза и, увидев ее снова, сделал вид, что удивился.
— Капитан Кодрингтон, мы покинули «Гурон» по моему настоянию. Именно поэтому мы ищем другое попутное судно. — Робин говорила громким хрипловатым голосом, но в ее тоне слышалась такая сила чувства, что он заколебался. — Вы были правы. Этот корабль невольничий, а Сент-Джон — рабовладелец. Я это выяснила.
— Как? — спросил Кодрингтон внезапно изменившимся тоном.
— Сейчас я не могу рассказать. Мой брат…
Робин взглянула в сторону лихтера, ожидая, что он вот-вот появится снова. Зуга дал ей точные указания, как она должна вести себя с капитаном.
— Сегодня днем я буду на пристани в Роджер-Бей, — торопливо добавила она.
— Во сколько?
— В три часа. — Робин отвернулась, приподняла юбки выше лодыжек и поспешила к борту.
Адмирал Кемп сидел в огромном резном кресле, которое младшие офицеры прозвали «троном». Он терял терпение. На фоне громадной спинки его старческое тело казалось еще немощнее. Плечи были слишком узки для изобильного золотого шитья, что украшало его мундир. Чтобы усидеть на месте, он вцепился в подлокотники кресла. Этот молодой офицер выводил его из себя.
Клинтон Кодрингтон склонился перед ним и говорил тихо, но настойчиво, подчеркивая каждую мысль жестами изящно очерченных рук. Адмирал находил избыточную энергию и энтузиазм капитана «Черного смеха» утомительными. Он предпочитал людей не такого деятельного склада, на которых можно положиться, зная, что они в точности исполнят букву приказа и не пустятся в рискованные импровизации.
Командующий с глубоким подозрением относился к офицерам, которых считали блистательными. Сам он в юности никогда не имел такой репутации, его даже прозвали «Трудяга Кемп», и он полагал, что слово «блистательный» — всего лишь синоним слова «ненадежный».
Характер службы на этой военно-морской базе был таков, что молодые люди, подобные Кодрингтону, исчезали из-под присмотра на долгие месяцы самостоятельного патрулирования, тогда как их следовало бы держать в боевой эскадре под строгим надзором старшего офицера, готового при необходимости охладить горячие головы.
Кемпа не отпускала тревожная мысль, что он еще хлебнет горя с этим капитаном, что тот не даст ему спокойно закончить службу на посту командующего Капской эскадры, получить причитающееся дворянское звание и удалиться на покой в свой милый уединенный домик в Суррее. Ему невероятно повезло, что молодой Кодрингтон не успел разрушить его планы иа будущее, и, припоминая калабарскую авантюру, Кемп с трудом сохранял бесстрастное выражение.
Ясным июньским утром Кодрингтон наткнулся в Калабаре на загоны для рабов. Пять аргентинских невольничьих кораблей заметили его марсели за тридцать миль и принялись лихорадочно выгружать рабов на берег.
К тому времени, как «Черный смех» настиг их, все пять капитанов самодовольно ухмылялись: их трюмы были пусты, а две тысячи несчастных рабов длинными рядами сидели на корточках на берегу, на видимом расстоянии. Наглые ухмылки работорговцев были еще шире потому, что до экватора было добрых двадцать миль к северу, а значит, они находились вне пределов юрисдикции Королевского военно-морского флота. Загоны были построены именно в Калабаре, чтобы воспользоваться этой лазейкой в международном соглашении.
Но когда на «Черном смехе» расчехлили пушки и под их прикрытием послали шлюпки, полные вооруженных матросов, самодовольные ухмылки сменились негодованием.
Испанские капитаны, плавающие под «удобным флагом» Аргентины, горячо и многоречиво протестовали против вторжения вооруженной досмотровой команды.
— Мы не досмотровая команда, — резонно объяснил Кодрингтон старшему капитану. — Мы вооруженные советники, и наш совет: возьмите на борт свой груз, и поскорее.
Испанец продолжал спорить, пока пушечный выстрел с «Черного смеха» не привлек его внимания к пяти веревочным петлям, свисающим с нока реи канонерской лодки. Испанец был уверен, что петли не будут использованы по их прямому назначению, но взглянул в ледяные сапфировые глаза молодого серебристоволосого английского офицера и решил, что держать пари было бы рискованно.
Как только рабы были погружены обратно, самозваный вооруженный советник велел невольничьим кораблям поднять якоря и лечь на курс, следуя которым они через пять часов пересекут линию экватора.
Работорговцы повиновались.
В сопровождении «Черного смеха» небольшая флотилия пересекла экватор.
Здесь капитан Кодрингтон с предельной точностью измерил высоту солнца, заглянул в альманах и вновь пригласил старшего испанского капитана, чтобы тот проверил его наблюдения и подтвердил, что судно находится на 0° 05' северной широты. После этого англичанин незамедлительно арестовал его и взял в плен пять судов; вооруженные советники безболезненно сменили статус и превратились в призовую команду.
Когда Кодрингтон привел пять призовых судов в Столовую бухту, адмирал Кемп, выслушав рассказ испанцев об обстоятельствах их пленения, перепугался до смерти и тотчас же слег в постель с кишечными спазмами и головной болью. Лежа в полутемной комнате, он продиктовал сначала приказ, повелевающий Кодрингтону не покидать своего корабля, а кораблю — якорной стоянки, а потом — исполненный ужаса отчет первому лорду Адмиралтейства.
Этот случай, который мог бы окончиться для Кодрингтона военным судом и пожизненным списанием на берег, а для адмирала Кемпа — внезапным крушением надежд на дворянство и отставку, на самом деле принес обоим богатство и успех.
В открытом океане разошлись два корабля. Навстречу шлюпу, везущему донесение адмирала Кемпа первому лорду, мчался на юг другой корабль, доставляющий командующему Капской эскадрой депеши не только от первого лорда, но и от министра иностранных дел.
Кемпу вменялось в обязанность применять «положение об оснастке» ко всем судам христианских государств, за исключением Соединенных Штатов Америки, на всех широтах, как к северу, так и к югу от экватора
Депеша была датирована четырьмя днями ранее налета Кодрингтона на загоны в Калабаре, что сделало его действия не только законными, но и весьма похвальными.
Стоя на краю профессиональной гибели, адмирал Кемп внезапно вознесся ввысь, ему подтвердили обещанное дворянство и перечислили на его счет в банке «Куттс» на Стрэнде круглую сумму призовых денег. На ближайшей сессии Смешанной судебной комиссии в Кейптауне пять испанцев были признаны виновными. Доля Кемпа в сумме призовых денег составила несколько тысяч фунтов стерлингов, доля капитана — примерно вдвое больше, оба получили личные благодарственные письма от первого лорда.