Но даже оно имело свою обратную сторону. Новому императору Галаудевосу, взошедшему на трон, когда, казалось, и трона уже не было, улыбнулась удача, и он неожиданно приобрел нового союзника — сына Васко да Гамы, Кристовао. Он и его мушкетерские войска в первую очередь спасли императрицу Сабла Вангель, жену Лебна Денгеля, из ее безнадежного четырехлетнего заключения на горе Дабра-Дамао. Одетые в придворные одежды, португальцы поднялись по вертикальной стороне горы в корзинах на вершину, где и ожидали императрицу, самый странный дипломатический прием, когда-либо записанный. Затем они пошли на соединение с войсками императора. Мусульманская армия была уничтожена. Был установлен португальско-эфиопский союз, и католики, особенно иезуитские миссионеры, стали приближенными к трону.
Это повлекло за собой следующее несчастье Эфиопии, на этот раз духовного порядка. Со времен первого португальского посольства эфиопы видели весь ужас пришельцев по поводу их религиозных обычаев. Местные жители были шокированы, когда иностранцы проходили в церковь в обуви, плевали в ней на пол, когда им хотелось этого, но еще больше раздражало постоянное указание португальцами на ошибки, с их точки зрения, в богослужении. В 1550 году Гонсало Родригез и Андре де Овьедо взяли на себя смелость вручить императору Галаудевосу трактат их собственного сочинения касательно ошибок эфиопской веры. Тот ответил им сочинением "Признания Клавдия", детализируя основные постулаты "веры моих отцов и царей Израилевых". Он также озаботился исправлением этих ошибок. Документ, сохранившийся в "Книге Аксума", донес до нас императорский указ, запрещающий то, что Галаудевос считал неправильным, например обязательную женитьбу младшего брата на вдове старшего и брак более чем с одной женщиной. В то же время он проконтролировал другие вопросы, о постах, браках, монашестве и суевериях, касающихся кузнечного дела.
Но епископ Овьедо хотел большего, он настаивал на подчинении папе. В 1559 году он даже отлучил от церкви тех эфиопов, которые не подчинялись указам его церкви, чем сильно разозлил императора, но последний был убит месяц спустя, и на трон взошел император Минас, гораздо менее терпимый. Овьедо был немедленно выслан и провел остаток жизни во Фремоне, иезуитской резиденции в Тигре.
Иезуиты были с одной стороны. Египетские иерархи эфиопской церкви также не вызывали никакого уважения. Столкнувшись с отточенной иезуитской логикой, они продемонстрировали полную некомпетентность, незнание и чрезмерное бахвальство. Император Суснейос говорил о последних четырех иерархах в очень жестких выражениях. Эфиопская церковь, практически разрушенная Гранем, впервые столкнулась с альтернативной христианской точкой зрения, которая представляла для нее реальную опасность внутри самой Эфиопии. Даже население понимало, что их вера начинает давать трещину. Возможно, летописец Галаудевоса несколько преувеличивал, когда утверждал, что "едва ли один из десяти был тверд в своей вере", но сохранилось достаточно много историй, рассказывающих, как бывшие христиане служили Граню, показывающих не самые радостные перспективы эфиопского христианского сообщества. Столь многие отвернулись от церкви, что даже были введены обряды очищения, необходимые для принятия отступников обратно в лоно веры.
Согласно моим исследованиям, именно в это время ковчег Завета обрел свою базу в эфиопских источниках. Я подозреваю, что он был выдвинут на ведущие позиции именно из-за этого совершенно безнадежного положения эфиопской традиционной церкви. Последний и самый важный камень здания КН был заложен, чтобы поддержать монархию и церковь.
Как это произошло? Послужило ли католическое давление, вместе с неграмотностью священников и египетских патриархов и продолжающимися нападками со стороны мусульман и иудеев, катализатором для нового движения? Император Галаудевос, бесконечно благодарный португальцам за их военную помощь, был настолько уязвлен католическими нападками, что сочинил целый трактат, проясняющий каноны его веры. Была ли эта попытка симптоматичной для нового пробуждающегося сознания некоторых наиболее преданных православных эфиопов? Могли ли все эти напасти заставить их искать глубокие корни своей веры, нечто столь фундаментальное, что заставило бы молчать их оппонентов? К тому же новая концепция была просто физически необходима, ведь большая часть эфиопского теологического наследия исчезла в пожарах Граня.