Аспирант, которого парторганизация терзала то ли за чтение Синявского, то ли за отношение к прочитанному, был мне по-человечески несимпатичен, казался парнем высокомерным, неискренним, о статье Синявского нес явную ерунду, "валял дурака", и т. п., но всего этого было, разумеется, совершенно недостаточно для исключения из партии, грозившего самыми тяжелыми последствиями. Должен признаться, что малодушно проголосовал тогда "за" вместе со "старшими товарищами", в чем искренне раскаиваюсь до сих пор. "Бремя стыда", как сказал о нас всех Д. Данин...
К моменту, когда в ИМЛИ разыгралась история с Синявским, я был в Москве всего два года, многого не понимал, чувствовал себя одиноко и блуждал в хитросплетениях институтских и литературных взаимоотношений, как в темном лесу. О литературной жизни Москвы во фрунзенских дворах могли возбужденно рассказывать примерно так: "Евтушенко с Вознесенским по вечерам играют в карты, стол у них ломится от жратвы и водки (ну и шампанское там, и все такое), а под столом молоденькие актрисы делают им минет!" (слова "минет" никто из рассказчиков, впрочем, не знал, заменяя его несколькими более выразительными). Ничуть не лучше, однако, выглядел и профессиональный фрунзенский фельетонист Евгений Ячник, который, вернувшись из командировки в Москву с горящими глазами читал собравшимся в редакции газеты "Советская Киргизия" стихи о том, как он увидел в Москве и "милого Ермилова, и нервного Паперного", и многих других знаменитостей. Ермилов был настолько не мил, а Паперный — далек от "нервности" (в чем я впоследствии имел возможность убедиться "de visu"), что школьные выдумки о Евтушенко и Вознесенском выглядели рядом с этой трепотней просто детскими шалостями...
Не буду прибедняться и притворяться парнем, свалившимся на головы сотрудников столичного института прямо с ветки. Но я действительно еще долго оставался "Бамбулой" и, филологически продвинувшись достаточно быстро, годами не мог вытравить из себя провинциальной закваски, избавиться от искаженных критериев "окраины", от психологических комплексов и пропагандистских клише. Кто прав, кто виноват? С кем посоветоваться? Поделиться? Публичных разговоров сотрудники ИМЛИ в разгаре скандала вокруг Синявского тщательно избегали...
Исключали из партии на моем веку в ИМЛИ не только нашего аспиранта. Исключали по самым разным, но столь же высосанным из пальца поводам. Вместе с тем, ведь не из любви же к партии стремились восстановиться исключенные — Зиновий Самойлович Паперный, осмелившийся в пародии на роман В.Кочетова "Чего же ты хочешь?" сказать устами персонажа, что "37-го года не было, но будет", и Сарра Владимировна Житомирская, которую, несмотря на огромные ее заслуги в пополнении и обработке рукописного фонда Государственной публичной библиотеки, обвиняли чуть ли не в продаже рукописей М. А. Булгакова за границу! По существу, оба они вынуждены были бороться не за восстановление в "дорогой" их сердцу организации, а за восстановление своих гражданских прав, против прямой социальной дискриминации...
Все мы играли в той прошлой, советской, жизни какие-то выморочные роли: я руководил отдельским методологическим семинаром по линии "партпроса", С. В. Житомирская, в качестве "партнагрузки", должна была эти семинары проверять — так мы с ней и познакомились. Помню, как мы с женой случайно встретились с ней в санатории Академии наук в Кисловодске, и, увидев ее в столовой — с широкой доброжелательной улыбкой, она явно рулила к нашему столику, — я в ужасе сказал: "Теперь эта "парттётя" отравит нам весь отпуск!". Кто бы мог предположить, что, ежедневно взбираясь с ней по кисловодскому серпантину к "Красному солнышку", мы будем вскоре совершенно зачарованы ее "беседами об архивах" (пользуясь названием книжки М.Чудаковой, которая служила в Ленинке у Житомирской в Отделе рукописей, была ею поставлена на обработку булгаковского и, по существу, "выведена в люди") и что годы спустя я посвящу Сарре Владимировне на 80-летие шуточные, но вполне искренние стишата "под Маяковского": "Девушке, / грустящей сверх всяких мер, /Уставшей жизнью жить мирской, / Скажу, не задумываясь: "Бери пример / С Сарры Владимировны Житомирской!". / Она не из тех, кто мутным глазом / упирается в свое корыто. / В архивах свой изощривши разум, / Прозревает в истории то, что скрыто. / Послушать Житомирскую на Смоленскую площадь (она жила на Смоленской улице, рядом с МИДом. — В.К.)/ Притащусь, бывало, из своего стойла, / И сразу почувствую, как поэтова лошадь, / Что стоило жить и работать стоило!".