Своего литребенка многие писатели защищают до хрипоты, отстаивая положительно все, даже неграмотно построенные фразы. Самуил Яковлевич несомненно встречался и с такими авторами и поэтому знал, разумеется, что говорить автору о недостатках его произведения — дело весьма трудное.
Редактируя рукопись, Маршак читал обычно фразу за фразой вслух, слегка покачиваясь, отбивая рукою ритм, выделяя паузы постукиванием ноги, кивая с удовлетворением головою, пока не спотыкался на ритмическом перебое или пока не встречал корявого слова или такого же оборота речи.
Мельком взглянув на автора, он подчеркивал еле заметно карандашом шероховатости и, грустно вздыхая, спрашивал:
— Вам это нравится?
И странное дело, «это» почему-то уже не бралось автором под защиту. «Это» неожиданно выпирало как-то кособоко из текста и в смущении поглядывало на автора, словно оправдываясь: «Право, я даже и не знаю, как сюда попало».
— Может быть, — спрашивает тем временем Маршак, — найдем более емкое слово?
И когда такое слово находилось (Маршак заставит найти это слово!), он в эту минуту смотрел по сторонам каким-то радостным, чуть удивленным взглядом и говорил, переворачивая страницы рукописи:
— Видите ли, слово не только должно стоять на месте, но и работать. А работающее слово должно быть прозрачным. Если сквозь слово ничего нельзя увидеть, стало быть, оно только затемняет то, что вы хотите сказать. А это значит, что вы и сами недостаточно ясно, недостаточно отчетливо представляете себе предмет. В хорошем художественном произведении читатель обычно перестает замечать графический рисунок слов, он, словно сквозь волшебный кристалл, видит только людей, обстановку, весь мир, созданный автором, живет в этом мире, забывая даже о том, где находится он сам, читатель.
— Вот этот кусок написан вами вполне грамотно. Гладко. Без сучка, без задоринки. Все как будто стоит на своих полочках. Имена существительные — на месте, глаголы и прилагательные тоже не выпирают животами из общего строя фразы, но… как это все зализано! И зачем? Это же не литература, а гладкопись! Чтобы быть писателем, а не просто пишущим человеком, надо помнить, что одной грамоты человеку маловато. Грамотно писать у нас теперь могут миллионы, а через десять-двадцать лет положительно все смогут писать и романы и повести. Да так еще научатся писать, что никаких погрешностей в стиле и слоге не обнаружишь даже с лупой. Ну и что? Ну, и по каким же признакам можно будет тогда определить: творческая ли это работа или же просто грамотная?
Позже я нашел у Б. Шоу: «Я знаю, что есть люди, которым нечего сказать и нечего написать, но которые, несмотря на это, так влюблены в красноречие и в литературу, что им доставляет наслаждение повторять то, что им удалось понять из написанного или сказанного раньше другими».
Помню, мне казались очень удачными в моей повести лирические отступления, а вот С. Я. Маршаку они «не приглянулись».
— Это же плохо! — грустно улыбнулся он. — Плохо не потому, что плохо написано, а потому только, что эти отступления не в стиле произведения… Ну подумайте сами: работают ваши лирические отступления на идею повести? Нет! На развитие сюжета? Нет! Может быть, усиливают настроение? Обогащают читателя какими-то знаниями?.. Что же, не спорю, написано красиво, но коль скоро эта красота бесцельна, так это уже не красота, а только красивость. Второй галстук на сорочке. Галстук нарядный, но абсолютно ненужный. Впрочем, это всего-навсего мое личное мнение. Если же вы хотите оставить…
— Нет! Не хочу! Вычеркиваем!
— Ну и отлично! В сущности, это украшение так же уместно здесь, как красивая перламутровая пуговица на лабораторной колбе.
Заставляя нередко перерабатывать некоторые страницы по нескольку раз, С. Я. Маршак снова и снова решительно отметал гладкопись: