Спустя пять лет после Л. С. Пушкина, в 1825 г., Крым посетил н Л. С. Грибоедов. Он добывал в Херсонесе возле Севастополя и Феодосии, где «местами торчат обрушенные, ветхие стены италийцев, греков и готфов (готов, — II. />.), судя по тому, кто какие книги читает и которым верит». В Феодосии были более заметны следы средневековых генуэзских памятников, чем античных, и в связи с этим недоумение Грибоедова вызывает присвоение городу его древнегреческого названия — Феодосия. «Отчего, однако, — вопрошает он, — воскресло имя Феодосии, едва известное из описаний древних географов, и поглотило наименование Кафы, которая громка В стольких летописях европейских и восточных?». С горечью отмечает Грибоедов варварское отношение к памятникам древности, «дух разрушения»: «Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного. Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут… , как им поступать с бренными остатками нашего бытия».
В том же году, что и Пушкин, путешествие в Крым совершил известный писатель и переводчик, член Российской Академии, отец трех сыновей-декабристов Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, материалами которого пользовался великий поэт при написании «Бахчисарайского фонтана». Страстный поклонник античной древности, Муравьев-Апостол облек свое сочинение «Путешествие в Тавриду в 1820 году» в романтическую форму. Виденное часто разочаровывало его, как и Пушкина, и он описывал не то, что видел на самом деле, а то, что представлялось его воображению, что он ожидал увидеть. Особенно ярко этот прием проявился в описании Ольвии, которую Муравьев-Апостол посетил по пути из Одессы в Крым. Голую степь он покрывает храмами и богатыми домами, некогда бывшими здесь; ему видятся многолюдные шумные площади, встречи друзей, оживленная торговля и корабли, стоящие в гавани. Он не мог примириться с «печальным впечатлением», Ольвиею на него произведенным. «Все изрыто здесь! все ископано! увы! нет покоя и праху бедных ольвиополитанцев, — восклицает он, — от потомства угнетавших некогда их варваров!». Очень интересны сведения Муравьева-Апостола о хищнических раскопках на территории древнего города. «Вместо того, — пишет он, — чтобы, следуя методе, систематически делать ископания, которые, без всякого сомнения, довели бы до какого-нибудь весьма любопытного открытия, здесь мужик с заступом идет, куда ему заблагорассудится, добывать денежек и горшков. Разроют ли где могилу и найдут ли основание здания, тут берут камень на строение, мрамор на известь, и оттого, где ни ступишь здесь, то увидишь обломки камня или отбитые от урн ушки. Нельзя в этой картине без ужаса видеть, что то, чего не успело и все разрушающее время, то довершается теперь рукою невежества!». Не менее интересно описание того, как местные мальчишки отыскивают монеты и лимане: «Мальчики с решетами идут на реку; входят по пояс в воду; берут со дна песок, насыпают его в решета, трясут, промывают и — возвращаются домой с пригоршнею медалей, а иногда и с двумя. Это неминуемо удается каждый день и сделалося промыслом для здешних поселян, которые часть находки своей отдают управителю, а другую продают любопытным посетителям сего места». Такую картину можно иногда наблюдать и сегодня — и по сей день парутинские ребята после сильных восточных ветров спускаются к лиману и собирают между камнями древние монеты, и сегодня, как и полтораста лет тому назад, редко они возвращаются с пустыми руками. Можно себе представить, сколько тысяч, а скорее десятков тысяч, монет было здесь найдено за полтора столетия.
Раскопки конца XVIII и начала XIX в. можно охарактеризовать как период «генеральской» археологии. На Керченском и Таманском полуостровах, в низовьях Днепра и Буга, лишь недавно отвоеванных у Турции, власть находилась в руках военных. Здесь возводились укрепления, строились казармы, для чего добывали камень и глину для выделки кирпича. При этих работах из земли нередко извлекались древние предметы, среди которых попадались и художественные изделия из серебра и золота. Большая часть их растаскивалась солдатами: для них золото было лишь драгоценным металлом, который можно было продать. Таким образом безвозвратно погибло немало ценных предметов древнего искусства. Но кое-что из находок приходилось передавать и в руки высших офицеров, отправлявших ценности по инстанциям в Петербург, где они попадали в императорский Эрмитаж. По распоряжению воинских начальников кое-где стали производить раскопки и со специальной целью отыскания древних драгоценных предметов. В роли «археологов» в то время обычно выступали генералы и полковники, не имевшие, разумеется, ни малейшего представления ни о том, как следует производить раскопки, ни о научной ценности находок. Их интересовал лишь блеск золота, все же остальное, как не представляющее, с их точки зрения, художественной ценности, попросту выбрасывалось и уничтожалось. Разумеется, раскопки эти никак не документировались и поэтому «генеральские» раскопки ничего для науки сегодня не дают — о раскопанных памятниках судить невозможно, в лучшем случае от них сохранились лишь разрозненные драгоценные предметы древности.