Кроме того, если в 1473 году этому мальчишке трактирщику исполнилось двадцать лет, то выходит, что Кристобаль Колон моряк был значительно старше его, ибо, исходя из показаний биографов адмирала, встречавшихся и лично знакомых с ним, ему в том же году было более тридцати, причем свыше шестнадцати лет он провел на море.
Как же совместить в одном и том же лице Кристофоро Коломбо, трактирщика и невежду, который упоминается в нотариальных актах города Генуи, и Кристобаля Колона, моряка с четырнадцатилетнего возраста? Загадка.
Существует еще одна психологическая подробность, которая опровергает все эти факты со всеми их нотариальными подтверждениями и которая куда убедительнее, чем данные биографического порядка. Лишь в одном из названных актов Кристофоро Коломбо упоминается в качестве трактирщика и шерстяника рядом со своим отцом Доменико Коломбо. Во всех прочих актах его профессия не указывается; он фигурирует среди скромных ремесленников и, между прочим, портных — занятие, которое, как я укажу несколько ниже, считалось одним из самых презренных, особенно в глазах моряка Колона.
И никогда в этих актах мы не встречаем Кристофоро Коломбо как маэстре или, что то же, шкипера, штурмана или лаже простого матроса; а между тем хорошо известно, что люди, вступающие в единоборство с яростью моря, кичатся своею рискованною профессией и пользуются любым случаем, чтобы отмежеваться от обычных людей, мирно живущих на суше. Поэтому было бы совершенно естественно, если бы сын трактирщика Доменико, живя среди чесальщиков шерсти, каменщиков, портных и тому подобных отцовских приятелей, гордился тем, что он не такой, как они, а моряк. Почему же он ни разу не назвал себя моряком? Загадка.
А между тем Кристобаль Колон, который открыл Америку, личность в высшей степени сложная, изобилующая как гениальными дарованиями, так и вопиющими недостатками, был очень тщеславен: это был первый и самый пламенный почитатель собственного величия. Он обожал почести, как никто, торговался с испанскими государями насчет своих титулов и доходов: первое, чего он потребовал, — это было право ставить перед именем Кристобаль почетное титулование «дон». Если бы дон Кристобаль и в самом деле был сыном генуэзского трактирщика Доменико, плававшим по морю с четырнадцатилетнего возраста, то как же могло случиться, что, побывав несколько раз у нотариус сов города Генуи в окружении целой толпы бедняков, он не потребовал, чтобы к его имени приписали слова «корабельный маэстре» или, на худой конец, просто «матрос»? Как мог он позволить, чтобы его оставили без этого почетного значения, рядом с трактирщиками и, что еще хуже, портными, если впоследствии, жалуясь католическим королям на обилие людей, устремлявшихся по его следу в заморские авания, он презрительно бросил: «Даже портные, и те пускаются ныне на поиски новых земель!»
И если Кристофоро Коломбо, который жил в Генуе, мог быть назван в 1473 году, имея отроду свыше двадцати лет, лишь трактирщиком и шерстяникомг если он никогда не всходил на борт корабля и не учился ничему из того, в чем впоследствии Кристобаль Колон выказал себя достаточно сведущим, то каким чертом ему удалось превратиться в бывалого моряка и стать образованным человеком за тот предельно короткий срок, который отделяет его от вызова к генуэзским нотариусам до появления при португальском дворе опытного мореплавателя Колона?
Пройдут, быть может, века и века, а вопрос о родине и национальной принадлежности адмирала так и не получит бесспорного и окончательного решения.
Колон, несомненно, хотел скрыть свое истинное происхождение, и перед смертью у него было достаточно оснований считать свою цель достигнутой — такая путаница царит во всем относящемся к его биографии. Его сын дон Фернандо, имевший возможность внести в нее ясность, напустил еще больше туману и усугубил тайну первого периода жизни своего отца.
Поскольку каждый шаг человека обусловлен либо его желанием, либо необходимостью, были предложены три гипотезы, продиктованные стремлением объяснить, чем, собственно, руководствовался Колон, стараясь изо всех сил скрыть свое прошлое и окутав его непроницаемым мраком, что и стало причиною бесконечных споров и вечных сомнений.
Одни полагают, что это было сделано им из тщеславия или, если употребить модный неологизм — из своего рода снобизма. Поскольку испанские государи осыпали его величайшими почестями, обеспечившими ему положение второго лица в государстве, а его первенцу — женитьбу на дочери герцога Альбы, он стыдился своего скромного происхождения и под конец жизни лгал самым бессовестным образом. Другие объясняют этот туман в его биографии тем, что в молодости он был пиратом и работорговцем. Что он и впрямь был пиратом, это не вызывает сомнений. Да и сам он, чтобы сблизить свое темное имя с именем мнимых Колонов или Кулонов, дал как-то понять, что в юные дни плавал под началом этих морских разбойников, творивших неслыханные жестокости на северо-западном побережье Испании. У одного из хронистов эпохи можно отыскать место, где говорится, что одно имя этих пиратов, называвшихся в народе Колонами, «заставляло плакать галисийских детей в их колыбельках». Судя по всему, Колон, сверх того, плавал в юности и на тунисских пиратских галерах, грабивших испанское побережье Леванта. Таким образом, нетрудно попять, что, оказавшись в Испании и не желая возбуждать подозрений относительно «подвигов» юных лет, он принял меры к сокрытию своего истинного происхождении. Колон плавал и на португальских судах, направлявшихся к берегам Гвинеи, а цель таких плаваний в ту эпоху отлично известна. Товары упомянутых стран — золотой песок и драгоценные пряности — занимали немного места, тогда как основные помещения корабля забивались живым «черным деревом», иначе говоря — неграми, которых сбывали затем в Лиссабоне.