А между тем было заметно, что он начал сдавать — слегка волочил ногу при ходьбе, быстро уставал, но никак не признавался, что слабеет. Таков уж был характер…
У Александра Александровича была дача в Пестове, поскольку николиногорская дача отошла после смерти Варвары Аркадьевны их детям — Маше и Саше. Всю зиму и лето 1973 года мы с Александром Александровичем жили в Пестове, и он ездил оттуда ежедневно в институт. Зимние прогулки, воздух, тишина и обособленность дачного быта действовали на него благотворно и тормозили надвигающуюся болезнь. Я была с ним неотлучно…
Я слушаю Нину и мысленно вижу Александра Александровича в этот тяжелый период его жизни. Он уже с трудом ходил, его нужно было повсюду сопровождать. И Нина не отпускала его одного никуда, ездила с ним на заседания, ждала в приемных, в коридорах, в учреждениях, где ему надо было быть. Мозг его работал четко, он все помнил, обо всем заботился, административная деятельность его продолжалась очень активно, и в этом сознании своей необходимости людям было ощущение продолжающейся активной жизни. И задача Нины состояла в том, чтобы не удерживать его, не отрывать от жизни, от ее повседневных забот. Каждый день, проведенный в институте, записывался в актив. Многие считали, что, мол, неправильно со стороны Нины «таскать его в институт», а по существу, не Нина его, а он ее таскал за собой повсюду.
И Нина и сын его Саша понимали, что не давать ему угаснуть — это значит не отрывать его от привычной атмосферы, и как ни тяжело было Саше видеть отца, с трудом передвигающегося по коридорам института, он все же не отговаривал его, зная, что если отнять у отца эту возможность действовать, — он умрет.
Так оно в конце концов и вышло. Хоть Александр Александрович до последней минуты верил, что еще поправится, но врачи, следившие за ним, — Гельфанд, Гигладзе. Шмидт, — понимали, что конец близок.
— Последнее время, — говорит Нина, — я ходила за ним, как за ребенком. Конечно, можно было положить его в институт, но мне казалось, что беспомощность, усиливающаяся с каждым днем, будет невыносимо травмировать его, окруженного своими ассистентами, сестрами, нянями, которые еще так недавно видели его полным сил и энергии, и я решила весь уход за ним взять на себя, вплоть до инъекций, которые делала собственноручно.
В праздник 7 ноября, это был уже 1975 год, когда пришли навестить его дети, невестка с зятем и друзья, он выглядел очень хорошо, был веселым, оживленным. Лежал в кровати на высоко поднятых подушках, всех узнавал и приветствовал улыбкой, говорил со всеми. И день прошел вполне благополучно. Так же хорошо начался и следующий день. Но когда вечером я уложила его спать и вошла в спальню через час, я нашла его без сознания. Это был инсульт. Я вызвала «Скорую помощь», и его немедленно увезли в институт.
Его вернули к жизни на какой-то срок, но он потерял дар речи и был неподвижен. По существу, это была уже смерть…
Наступила ночь. Мы сидим с Ниной в столовой, не в силах оторваться от горьких, но дорогих ей воспоминаний…
На стене против меня висит фотография Александра Александровича в генеральском мундире, и лицо у него какое-то замкнутое и отчужденное, словно не об этом человеке мы здесь говорим.
И приходит мне на память рассказ Саши Вишневского о последних днях отца. Это было седьмого ноября, когда вся семья пришла навестить Александра Александровича. К вечеру, когда все разошлись, уставшая от волнений этих тяжелых дней Нина Андреевна вышла на улицу немного пройтись.
Александр Александрович дремал в спальне. Саша на кухне пил чай. И вдруг услышал какой-то шорох в комнате, кинулся в спальню — отца там не было, потом в столовую — и увидел его там. Держась за спинку стула, он стоял перед портретом покойной жены и неотрывно смотрел на него. Саша тихонько подошел к отцу. Александр Александрович глубоко вздохнул и прошептал:
— Ну, вот и все…
Саша под руку отвел отца в спальню и уложил в постель. Александр Александрович был бледен и очень слаб. Он молча закрыл глаза и впал в забытье. И Саша понял, что отец как бы простился со своим прошлым, может быть, даже со своей сознательной жизнью.
Вот что рассказал Саша. Думается мне, что Нина, вероятно, и не знала, что произошло в ее отсутствие…
На дворе уже ночь, я складываю свои записи. Нина прощается со мной, и я чувствую нежность к ней и признательность за ее преданность Александру Александровичу.