— Она снова превращается в прежнюю Матильду, — с грустью признался Джон. — Сначала она совсем со мной не говорила, кроме как приказывала сесть или лечь, или сползать к ночному горшку. Затем к ней постепенно вернулись прежние манеры, и она стала обращаться со мной сначала как с непослушным школяром, затем как с одним из новобранцев Габриэля. — Он задумчиво смотрел на подпрыгивавшие языки пламени в камине. — Но, клянусь седой бородой Всевышнего, ее метод сработал! Она запихивала в меня еду, как в гуся на откорме, чтобы вылечить мою ногу, и даже терпела присутствие в доме Гвина, когда понадобилось, чтобы тот помогал мне начинать ходить. Она даже смирилась с беднягой Томасом, которого ненавидит пуще яда, когда тот приходил развлечь меня уроками чтения.
Неста прижалась к плечу Джона, затем потянулась, чтобы отпить из его глиняной кружки.
— Вы говорите о ней с любовью, сэр коронер, — молвила она с оттенком легкой зависти.
Де Вулф энергично затряс черными локонами.
— С любовью? Нет! С жалостью — несомненно. Я обидел ее, когда допустил, чтобы ее унижали из-за тебя и Хильды, — хотя в этом нет моей вины. Это льстивый ублюдок де Ревелль радовался позору своей сестры. Но мы квиты после того, как я вступился по настоянию Матильды за ее брата.
— Должно быть, ей стоило большого труда переступить через свою гордость, чтобы просить за брата.
Неста почувствовала жалость к сопернице, как это часто бывало и раньше. Как бы сильно валлийка не любила коронера, она прекрасно понимала, что жизнь с Джоном де Вулфом не была бы устлана розами.
Коронер допил остаток эля и жестом остановил Эдвина, который намеревался вновь наполнить его кружку из своего большого кувшина.
— Пора домой — к вареной свинине с капустой. А после обеда придет Томас со своими пергаментами. Так что я должен возвращаться к своим обязанностям.
По пути домой де Вулф размышлял, как привести в порядок свои служебные дела, весьма запущенные за два месяца, хотя за несколько последних недель ему удалось рассмотреть несколько дел в городе и ближайших деревнях. Но в более отдаленных местах случаи смерти не расследовались, нападения, изнасилования и многочисленные административные дела рассматривались в отсутствие ответчика. Де Ревелль с удовольствием указывал на то, что они веками — до прошлого сентября — прекрасно справлялись без коронера, и что, несомненно, могли бы справляться и впредь. Последнее обстоятельство более всего подстегивало де Вулфа вернуться к работе.
У него не было ни помощника, ни заместителя, хотя эдикты Королевского совета постановляли назначить коронерами в каждом графстве по три рыцаря. Обязанности были столь обременительными — а также неоплачиваемыми, — что в северном Девоншире нашли только одного желающего, да и тот свалился с лошади спустя несколько недель, после чего умер от перелома позвоночника. Так как замены найти не смогли, де Вулфу пришлось одному присматривать за огромным графством, одним из крупнейших в Англии. Иногда было просто физически невозможно преодолевать столь огромные расстояния и исполнять все свои многочисленные обязанности. Но до того как он сломал ногу, Джону удавалось разоблачать почти каждого подозреваемого в убийстве либо другом серьезном преступлении и доводить большинство виновных до виселицы, невзирая на их обращения в церковь за убежищем.
Доехав до переулка св. Мартина, де Вулф медленно спешился, оставив Одина под опеку кузнеца. Когда Джон переходил улицу, направляясь к своему дому, в левой ноге толкнулась боль, напоминая, что он еще не совсем в норме. Толкнув потемневшую от времени дубовую дверь, коронер прошел в переднюю, где повесил серый плащ и стянул сапоги. Старый гончий пес Брут просеменил по крытой галерее на задний двор, в котором в одной из построек располагались кухня и спальня Мэри. Следом за псом, который ткнулся мордой в де Вулфа, таким образом приветствуя хозяина, прибежала служанка и, вытерши руки о фартук, объявила, что обед готов.
— И она вернулась, — добавила Мэри, кивнув головой на внутреннюю дверь.
Двадцатилетняя красавица Мэри тайно поддерживала Джона в противостоянии с мрачной Матильдой и ее брюзгливой служанкой-француженкой Люсиль. В прошлом Мэри неоднократно делила с Джоном свой тюфяк, но в последнее время отказывала: Люсиль начала что-то подозревать, Мэри же ценила свою работу больше, чем удовольствие, доставляемое сладострастным коронером.
— Иди помирись, — предложила служанка. — Она, вероятно, догадалась, где ты был этим утром.
Когда Мэри исчезла в конце галереи, де Вулф вздохнул и поднял щеколду на внутренней двери, ведущей в зал. Дом в переулке св. Мартина представлял собой высокую, узкую конструкцию из дерева с крышей из дранки. Он почти полностью состоял из одной высокой комнаты, но сзади в верхней части зала была пристроена антресоль, в которую можно было попасть по наружной лестнице с заднего двора. Антресоль служила и спальней и убежищем Матильды, где та коротала часы, когда не молилась или не склонялась с безразличным видом над каким-нибудь шитьем.
В глубине зала большую часть стены занимал огромный каменный камин, сужающийся конус трубы которого поднимался к стропилам. У очага полукругом стояли две скамьи с высокими спинками и пара кресел с капюшонами, а основную часть пространства этой мрачной комнаты занимал длинный дубовый трапезный стол. Тяжелые панели стен были увешаны унылыми гобеленами, помогавшими бороться со сквозняками. Пол был выложен каменными плитами — еще одно модное нововведение Матильды, презиравшей обычный камыш или солому, разбросанные по утоптанной земле.
Когда Джон вошел, Матильда сидела за дальним концом стола в ожидании обеда. Хотя с обеих сторон стола стояли лавки, в каждом конце был высокий, с прямой спинкой стул. Вулф и Матильда сознательно занимали их, чтобы держаться как можно дальше друг от друга. Джон закрыл за собой дверь и захромал к жене.
Матильда подняла голову и окинула мужа злобным взглядом — выражение ее лица, напоминавшего квадратную мордашку мопса, было напрочь лишено радушия.
— Ты снова, полагаю, переутомился! А я тебе говорила, что еще слишком рано ездить на таком звере. Одному Богу известно, где ты был, но, думаю, можно догадаться.
Коронер со стуком швырнул палку на стол и пристально посмотрел на жену.
— Я был в Ружмоне, у твоего чертового братца, если хочешь знать! Мне нужна новая комната, желательно не на крыше этого клятой сторожевой башни, а все, на что сподобился твой братец, — это чулан размером с нашу уборную.
Доковыляв до камина, де Вулф бросил в него пару поленьев. Брут неслышно подошел сзади и прилег понежиться в тепле. После упоминания имени шерифа наступила зловещая тишина: Матильда никогда не говорила о брате после того, как ей пришлось просить мужа не разоблачать де Ревелля как потенциального мятежника.
Гревшийся у разгоравшегося огня де Вулф оглянулся на сидевшую к нему спиной угрюмую жену. Хотя та никогда не была красавицей, шестнадцать лет назад, когда его отец устроил эту партию с именитым родом де Ревеллей, она была стройнее и имела хороший цвет кожи. Теперь же, в сорок шесть— на полдюжины годков старше де Вулфа — Матильда растолстела и превратилась в приземистую бабу с короткой шеей, грубой кожей и редеющими светлыми волосами. У нее появился двойной подбородок, а припухшие веки придавали ей узкоглазую, почти восточную внешность. Джон относил это на счет какого-то внутреннего расстройства ее жизненных соков, что, впрочем, вовсе не умаляло ее аппетита ни к еде, ни к вину.
— Теперь, когда ты снова можешь сидеть в седле, полагаю, ты будешь сутками в разъездах, — пожаловалась Матильда стене напротив, не поворачивая к мужу головы.
— Господи, да ведь это мой долг, — огрызнулся Джон. — Ведь это тебе так хотелось, чтобы я стал королевским коронером.