- Значит, и ты будешь кровати делать, как все равно в базарной ремонтной мастерской - тяп-ляп! - воскликнула Соня.
- Ну это мы ещё посмотрим! - угрожающе заявил Петухов.
4
Начальник нового, кроватного цеха рижанин Рудольф Карлович Гитманис положил перед Петуховым пачку бумаг, тяжело сел, сказал хмуро:
- Заявления об уходе. - Провёл ладонью по коротко стриженной голове, несколько удлинённой к затылку, исполосованному белыми шрамами, пояснил: - Мотивы уважительные. Война кончилась. Эвакуированные желают домой. Второе: тех, кто производил мощное автоматическое вооружение, сооружение кроватей не увлекает. Третье: во время войны проблема быта была снята самой войной. Сейчас эта проблема острейшая.
- А по заводу?
- То же самое, - вздохнул Рудольф Карлович, погладил затылок. - Прибыл сюда как механик кондитерского производства. Поставили на сборку зениток. Стал специалистом в области машиностроения. - Развёл сокрушенно руками: - Теперь поставили на кровати. - Оживился: - Но что такое кровать? Одни думают - это койка. Бывают двуспальные, полутораспальные, односпальные. Пружинные, комбинированные - пружины плюс железные полосы, с сетками, с накладными матрацами. Типов множество. Выписал все в блокнот. Нашёл дореволюционные рекламы в старых журналах в городской библиотеке. - Заявил иронически: - Конструкторское бюро предложило нам койку! Экономичную, складную, остроумную по простоте технического оформления. Но это не мебель! - воскликнул он возмущённо. - Это прибор для спанья. Не для оседлой жизни. Не украшение в доме. Не прочное, уважаемое ложе - времянка! - с гневом заявил он. Склонился к Петухову, сказал внушительно: - Я участник гражданской войны. Латышские стрелки - слышали? Пулемётчик! Потом механик, создал ряд машин для производства кондитерских изделий. Затем... ну, я вам уже сказал. Но если... - он привстал. - Если койки, а не кровати! Извините! В Риге тоже нужны люди. У меня там комната, прописка. И моя супруга, как восточная женщина, не будет возражать против воли мужа. Куплю здесь ей шубу и уеду в Ригу, домой.
- Это что - ультиматум? - спросил Петухов.
- Не вам, а тем, кто навязывает нам складные койки под названием «раскладушка», годные лишь как больничные носилки.
- Вы сядьте, - попросил Петухов. Закурил, задумался, стал перебирать заявления об уходе с работы, потом сказал: - Рудольф Карлович! Люди живут плохо, тесно, жилья не хватает. Зачем же вперёд наших возможностей заскакивать? И рабочих тоже нехватка. Вот если бы максимально механизировать процесс производства, тогда мы сможем с минимумом людей обойтись. И накидаем этих раскладушек в оптимальном количестве. Дёшево, удобно, места не занимают. - Сказал жалобно: - Ну пожалуйста, хоть как временное тактическое отступление перед стратегическим наступлением.
Рудольф Карлович сказал твёрдо:
- Ваша жена мне более симпатична, чем вы. Она принципиальный человек. И воюет за то, чтобы завод давал новую, усовершенствованную технику, а не возвращался к устаревшим образцам.
- Моя жена мне тоже нравится, - улыбнулся Петухов добродушно и вызвал своей этой улыбкой ответную на лице Гитманиса, до этого твёрдом, решительном, непреклонном. - Значит, договорились! - воспользовался он этой улыбкой Рудольфа Карловича, встал и стал горячо жать его руку, и тот вынужден был вежливо отвечать на это пожатие.
5
Начальник конструкторского бюро завода Игнатий Степанович Клочков был изнурён единственной своей страстью - знать возможно больше в той отрасли, которой отдал свою жизнь. Он бесцеремонно тотчас же забывал ненужное ему, а нужное прочно собирал и хранил в своей памяти, и для вспоминания нужного достаточно было ему доли мгновения. Но лица людей, имена, фамилии не запоминал. Прищелкивая пальцами, морщась, говорил секретарше:
- Попросите ко мне, пожалуйста, ну, этого, знаете, который когда-то штамповку шестеренок предложил, из первого механического. Ну, он ещё остроумно выразился: у вас не конструкторское бюро, а кладбище надежд...
- Игнатий Степанович! - упрекнула секретарша. - Но вы же Морозова к нам в бюро зачислили!
- Давно?
- Да уже несколько месяцев.
- Отлично! - сказал Клочков. - Так пусть зайдет.
Клочков был беспартийным, но на совещания в парткоме, когда стояли техническое вопросы, его приглашали обязательно. Он один позволял себе разговаривать с генерал-майором, директором завода, с бесцеремонностью, которую тот принимал за наивность человека «не от мира сего».
- Знаете, - сказал как-то Клочков, подперев подбородок рукой и задумчиво глядя на директора, - испытание властью за время войны вы выдержали без особых потерь. И человек вы умный, хотя и ничем особо не одарённый. Тем более от вас следует ожидать большей объективности. - Задумался, заявил вдруг обрадованно: - Представьте! В свободное время я стал как-то читать сочинения Ленина. Поразительно! В самые тяжёлые времена жизни республики он просто категорически настаивал на том, что от коммунистов следует ждать большего внимания к задачам завтрашнего, а не вчерашнего дня. Я хоть и беспартийный, но этот упрек принимаю лично на свой счёт.