Но не так просто было здесь, в цехе, вызнать о людях. О производстве говорили охотно, про свою жизнь отмалчивались.
Петухов пошёл в военкомат со списком личного состава работников своего цеха и попросил там дать справки о тех членах их семей, кто был призван на фронт.
Спустя месяц у входа в цех была установлена Доска фронтового почета с именами павших и тех, кто вернулся, кто оставался ещё в кадрах. С этого, собственно, и началось признание Петухова коллективом цеха.
Петрусь Липко подошёл к Петухову, потянул его за рукав, спросил:
- Ты надумал?
Не дожидаясь ответа, сказал:
- Отец мой - майор, лётчик-истребитель, а ты, значит, пехота. - Попросил: - Зашёл бы как-нибудь. Я ведь женатый. - Потупился: - Надо же было присмотр наладить, у меня младших четыре брата да две сестры-школьницы. - Добавил уныло: - Если б мать не померла, не женился б в шестнадцать, погодил бы ещё.
- А жене твоей сколько? - спросил Петухов.
- Она постарше, - сказал Липко. - Мне молодая ни к чему. Должна быть за детьми опытная - Оленьке всего два года было, да ещё хворала.
Липко жил в саманном домике. Жена его, тучная, весёлая, с округлым лицом, быстрая, энергичная, сразу же бесцеремонно объявила:
- А что! Живем ладно. Взяла себе помоложе, думала - обсмеют. Но Петрусь своей солидностью другого какого сорокалетнего превосходит - мастер. Скоро в начальники пролета обещают, как техникум кончит. Братьев и сестер его я тоже вынянчила, учатся хорошо. Прихожу на родительские - одна мне похвала: воспитала.
Но перед Липко она держала себя послушно, сдержанно, с оттенком почтительности. Сказала негромко Петухову:
- По климату он летом на завод в трусах к в майке ходил, в перерыве футбол во дворе гонял со всеми другими слесарями. А как женился, я ему сразу от бывшего мужа - брючки, пиджачок, и футбол бросил. - Сказала горестно: - Вообще-то, в войну молодые быстро семейничали, не до гулянок и всяких там ухаживаний. Рабочий день ненормированный, обзнакомятся в цеху, между сменами - и в загс. Ну и в общежитии тогда: раз семейный - отдельный закут. И уроки готовить есть где, без галдежа и суматохи кругом. Все положительные у нас без отрыва чего-нибудь да кончили. Между молодыми и пожилыми рабочими вся разница только в том и была, что если кино или концерт в клубе, молодые до конца глядят, переживают, особо если про войну кино, а пожилые от усталости в конце дрыхнут. Некоторые даже так и оставались досыпать на стуле до новой смены, и никто их не будил из уважения - от работы человек сморился, а не потому, что глядеть неинтересно.
Петрусь показал Петухову фотографию своего отца. В косоворотке, со значком ГТО на груди, отец Петруся выглядел не старше их обоих.
Ни Петрусь, ни Григорий не знали о том, как погиб лётчик Липко.
А было это так.
Когда с прорвавшимся батальоном Пугачёва пошли танки в сопровождении пехоты, за одним из них стал охотиться «юнкерс». Танк метался, потом открылась крышка башенного люка, оттуда приподнялся с ручным пулемётом танкист и стал бить по «юнкерсу». Это был Соловьёв. Потом появился наш истребитель, и пилот, сидящий в нем, издал счастливый вопль, когда его очередь вонзилась в борт «юнкерса» и с обратной стороны посыпались дюралевые струпья. Но подожженный «юнкерсом» истребитель загорелся, расстилая шлейф дыма.
В кабине уже пекло, но пилот с восторженным исступлением продолжал добивать бомбардировщик, и когда «юнкерс» стал падать, переворачиваясь с крыла на крыло, только тогда пилот истребителя испытал томящую тревогу из-за утраченной в бою высоты.
Искалеченный истребитель ковылял, проваливаясь, и все трудней было, беря ручку на себя, выдирать его из падения.
И тут сверху бросился на него «мессер», чтобы расстрелять горящего. Истребитель последним усилием, остатком своей живучести пошёл в лоб на таран и затем стал вращаться в плоском штопоре, потеряв управление, уподобившись дымящемуся волчку. Многократная перегрузка не давала пилоту истребителя оторваться от сиденья, через силу он приподнялся в кабине, дернул вытяжное кольцо парашюта, и распахнувшийся купол выхватил его из падающего пылающего самолёта, но было поздно - его, как маятник, ударило о ствол дерева, затем о другой, о третий.
Когда Пугачёву принесли документы погибшего пилота, сырые, слипшиеся, он завернул их в побуревшую дивизионную газету, положил в подсумок, приказал Петухову:
- - Подымай роту в атаку! Сильнее того, что они сейчас в небе видели, словами не скажешь, как за Родину надо драться!