- Ни бум-бум, - чистосердечно признался Федор Прокофьевич.
- Так кто же вы и зачем мне вы?
Федор Прокофьевич оглянулся, склонился к уху Клочкова, почтительно доложил.
- Так вы пришли меня арестовать? - удивился Клочков. - Ах, охранять! От кого? Чтобы у меня что-нибудь не спёрли или я что-нибудь не спёр?
- Извините, с вашего разрешения оголюсь, - сказал Федор Прокофьевич.
Снял пиджак, верхнюю и нижнюю сорочку, аккуратно все это повесил на стуле. Подошел, мускулисто-жёлтотелый, в глубоких рубцах.
- Разрешите вот, так сказать, представиться! Это из маузера. Когда, знаете ли, в упор дуплетом. Производит внушительное впечатление. Прикрыл собой одного ценного товарища, чтобы его организм не повредили... Это не огнестрельное повреждение, бросили ножик издалека. Тут вот штопка-чинка была основательная. Принесли посылочку с книгами. Ну, я её предварительно по своей обязанности вскрыл. Рвануло крепко. Но на меня убойной силы не хватило, а может, просто существенное во мне не повредило. Точнее, выжил. - Сконфуженно мигая, сказал: - А это, если позволите, для юмора. - Повернулся спиной, сказал смущенно: - Видали! Какое хулиганство! Но не сотрешь, не смоешь. Раскалили штык в костре и им, как на заборе, это слово на спине мне и написали! Хамлюки, беляки, кадеты! Чего ещё от них ждать было молодому красногвардейцу? - Вздохнул. - Лишили теперь на всю жизнь возможности в баню ходить или, допустим, на пляж. - Одеваясь, спросил: - Может, всю свою биографию вам доложить? Или отдельные только факты интересуют?
Клочков привык к Федору Прокофьевичу и даже полюбил его. Иногда рассеянно спрашивал:
- Вы как, одобряете применение бериллиевой бронзы? А то все сплавы к чертям летят.
- Если она покрепче, значит, в самый раз! - соглашался Федор Прокофьевич.
Он всюду бывал с Клочковым и, войдя в курс его дел, уже оберегал не только его самого, но и - что для Клочкова было равно жизни - его рабочее время.
Федор Прокофьевич обил дверь в кабинете Клочкова войлоком, а сверху для красоты - белой больничной клеенкой, объявив строго:
- Тишина для труженика ума получше всякого лекарства, полезно действует.
Зайдя как-то к заместителю начальника конструкторского бюро по хозяйственной части, Федор Прокофьевич, вдруг преображаясь в нечто тяжеловесное и малоподвижное, сказал, почти не двигая губами, на одном выдохе:
- У глазника были, велел ему сильнее стекла носить. Необходима, говорит, коррекция зрения. А лампа настольная у него какая? Абажур, как паршивая юбка. Все светильники проверил - прошлый век. Завтра! Понятно! Завтра чтобы, и с медицинской обязательной консультацией - новые, ярко-светлые. - Выдохнул. - Довели выдающегося ума человека! Зрение себе портит. А хозяйственник о чём думает? Чтобы все выглядело только богато, но не полезно. Как вот ваши бархатные занавески. Ему чистый воздух для дыхания нужен, а вы ему на бархате пыль собираете. - Заключил: - Считаю вашу глупость большой опасностью, хотя дураков тоже перевоспитывать можно!
14
Металлургом бюро был Арнольд Павлович Булкин. Арнольд Павлович был известен тем, что больше всего боялся не кого-нибудь, не чего-нибудь, а тучности. Недоедал и поэтому был тощ, морщинист, раздражителен. От постоянного ощущения голода лицо его имело несчастное, озлобленное выражение, но зато он гордился постоянством своего веса и презирал тучных.
- Девиз для металлурга, - говорил Арнольд Павлович, - отвергать ненужное и брать нужное!
В испытательных установках он варил легированные стали. Изучал свойства различных сплавов, чтобы придать им такие свойства, какие заказывал Игнатий Степанович Клочков.
Каждый раз он предупреждал Клочкова:
- Я вам в тигле что хотите могу изготовить, а в мартене? - Умолял скорбно: - Не заскакивайте фантазией вперёд эпохи, Игнатий Степанович! Будьте благоразумны.
Основным помощником в цехе-лаборатории Арнольда Павловича был сталевар с завода «Серп и молот» Мозжухин. Он работал самозабвенно, держался с особым достоинством, говорил:
- Если теория толковая, не возражаю. У меня у самого своя собственная теория: если на практике не получается, значит, у кого-то в башке недовес.
Он любил «колдовать» над лабораторными плавками ночью, когда в бюро никого не оставалось, кроме охраны, произносил с умилением:
- Это же не работа, а так - игрушечное занятие. Вроде как из кубиков замок строить. Но при осмысленной мечте приятно. Вдруг получится в заводском масштабе? Вот тебе и игрушечки!..
Технолог Петр Михайлович Дыбец, самоуверенный, сдержанный, всегда модно, щеголевато одетый, с жестким выражением лица и выдвинутой по-рыбьи вперёд нижней челюстью, жил и работал по строжайшему расписанию, педантично продуманному на длительное время. Расписанию, в котором минимальное время отводилось на сон, отдых, тем более - на развлечения.