- Игнатий Степанович говорил: «Юпитер такой здоровенный, что из него можно было б изготовить тысячу триста шаров, каждый из которых по объёму равен Земле». Ну и что? Земля против него маленькая, но она самая лучшая, потому что - родная. Такой и ты мне.
- Ну уж! - недоверчиво произнёс Петухов. - Будто я тебе теперь поверю. - И с надеждой посмотрел в глаза Соне.
- Так я тебе начистоту! - воскликнула Соня. Прижалась к нему. - Действительно, когда Клочков к себе вызовет, я сначала к зеркалу кинусь, а потом к нему в кабинет. И что? Он на меня внимательно посмотрел как-то и сказал: «У вас, очевидно, от правильного пищеварения цвет лица такой свежий? Почти как у моей супруги, но она вегетарианка». Сравнил со старухой! Ты подумай, а!
- Когда человек сильно любит, - сказал Петухов, - для него все женщины принципиально хуже, чем они есть на самом деле.
- А ты таким будешь, когда я старой стану, принципиальным?
- Ты для меня на всю жизнь всегда как новенькая, - вздохнул Петухов. - И если меня не задирать, голос твой мне кажется даже каким-то сверкающим, словно вижу голос, а не только слышу.
- Гриша! - шепотом произнесла Соня. - Закрой глаза, я за это сама тебя сейчас поцелую.
- Нет уж, - сказал Петухов упрямо. - Ни подаяний, ни взяток не беру.
- А авансы?
- Тоже!
- Но ты, Гриша, учти, - хитро улыбаясь, сказала Соня. - Когда на женщину вот так, как ты сейчас, сердятся, ей только от этого приятнее делается. Значит, любят! Такой мы делаем вывод.
- Так то женщины!
- А я тебе кто?
- Ну, конечно, - промямлил Петухов. - Но только ты для меня какой была, такая и есть, и чем в тебе бабского меньше, тем лучше.
- Но без обмундирования я поженственней стала.
- Ладно там, - сказал Петухов и попросил жалостливо: - Но ты это платье в обтяжку только дома при мне носи, а больше нигде. - Добавил умоляюще: - Ну пожалуйста, а?
- Всё-таки ты хочешь быть хозяином жены, - улыбнулась Соня. - Деспотом!
- Ну и что! - сказал Петухов безнадёжным тоном. - Хочу!
21
Почему-то на фронте, где столько мужчин и так мало женщин, Петухов меньше тревожился о Соне, чем теперь, когда женщин на заводе, пожалуй, было больше, чем мужчин. Но тогда на фронте он был фигурой - командир роты. Столько людей под его началом! И даже в дивизии ценили, знали. И он все твёрдо знал, что ему положено знать как командиру роты, и был всегда самоуверен, если матчасть в порядке, позиции инженерно оборудованы, за противником ведётся чёткое наблюдение, бойцы сыты, боезапас обеспечен, нарушений никаких нет. И даже перед боем боевым приказом предусмотрено, как действовать, какая задача и какими средствами её решать. И дисциплина - согласно уставу. Приказал - должно быть выполнено!
А вот, к примеру, Золотухин. Работает он всегда со скорбным выражением, озабоченно поджав губу, - взгляд напряженный, как у снайпера. Дают ему на вечерний сеанс билет от завкома. А он отказывается, говорит брюзгливо: «Неприятностей у меня на работе и дома хватает, зачем же я на них ещё буду в кино смотреть?» Обработает деталь, мерным инструментом её проверит, а потом ещё долго ощупывает её внимательными, худыми, проворными пальцами, словно жаль с ней расставаться. И смотрит на неё умильно, и все поглаживает, словно кожей своей ладони дошлифовывает. Махорку он держит всегда в бутылке, чтобы не сырела. Просится всегда в ночную смену, говорит строго: «Ночью работается лучше, беспокойства мыслей по текущим личным жизненным делам нет». Отказывается надевать защитные очки, сердится: «У меня стружка не брызжет, стекает. Это у кого резец, как долото, так тем и проволочный намордник не поможет».
Как-то Алексей Сидорович Глухов остановился, чтобы полюбоваться его артистически-виртуозной работой. Золотухин оглянулся, спросил:
- Ты что, директор? Хорош! Если делать нечего, пошёл бы хоть в «козла», хоть в шашки во дворе играть, а под руку зыркать мне нечего.
И Глухов, смущенно извинившись, отошел.
Золотухина-спросили, кого бы он хотел к себе в сменщики. Тот буркнул:
- А я вам не кадровик, ставьте кого хотите, пускай станок ломают. А мне все равно, за кем его чинить. - Сказал сердито: - Была бы моя воля, никого бы за свой станок не допускал. - Потом спросил: - А сколько он стоит? Ну, станок, понятно.
Узнав стоимость станка, вытирая руки о паклю, объявил:
- Могу внести не сразу, а по полполучки, в рассрок.
- Да ты что?
- Ничего! - оборвал Золотухин. - За полтанка в войну заплатил, взяли. А теперь что ж, за станок нельзя? Чтобы к нему никто после меня не касался.
Петухову он сказал как-то презрительно:
- Ты вот с фронта целым пришел. А мои трое не вернулись. Тебе не чета, мастера высшего класса. Не пьющие, не курящие. Всегда до начала смены своё рабочее место приберут, станок блестел, как только что с завода. А вот убили. Всегда вчетвером мы на завод шли и с завода тоже. А теперь один. И жена вот по ним болеет, слегла. А лечиться не хочет.