- В этом я ответчик, - глухо сказал Петухов.
- Ну уж нет. Вон они где, ответчики, - и боец показал рукой туда, куда отступил противник.
И Петухов чувствовал, знал, что так деликатно солдаты пытаются внушить ему, будто в потерях нет его вины, а всю вину они берут на себя, словно по строгому уговору, что бы там ни было, а авторитет своего командира, его самочувствие сберечь.
И вот это было для Петухова самым главным в жизни на войне и самым высоким счастьем ощущать такие заботливые признания, и ради одного этого он не страшился смерти в бою, и этой солдатской высокой мерой стремился соизмерить свои помыслы и поступки. А теперь в нём существовало и томило неизгоняемое радостное, нежное присутствие той, о которой он пытался не думать, но она властно не покидала его.
И когда рядом шмякалась в грунт пуля, у него не только привычно сжимались в сапогах пальцы и он мгновенно видел себя павшим, но и рядом с собой, мёртвым, видел её, живую. И ему было уже приятно воображать себя мёртвым, ощущая на своих, допустим, окостеневших губах её мягкие теплые губы, её скорбное дыхание. Но сразу же его настигал стыд от такого пошлого, никчемного мечтания. Раньше он поспешно брился на ощупь, теперь воровато склонялся к крохотному зеркальцу и огорченно созерцал тощие усы, острые скулы, бесцветные глаза, всё это в отдельности выглядело неважно.
Обычно на передовой он ходил в кирзовых сапогах, в каске и плащ-палатке. Теперь натягивал хромовые, надевал несколько набекрень фуражку, вместо плащ-палатки носил серый плащ в талию.
Конечно, и раньше ему хотелось отличиться в бою, чтобы получить орден. Но отличиться как командиру образцовой организацией боя, чтобы его рота стала считаться лучшей ротой не только батальона, но и полка и ей доверяли бы самые ответственные задания.
Теперь он стал мечтать, чтобы ему лично поручили особое задание, которое он выполнил бы с блеском, - скажем, в тылу врага. Или один вышел на вражеский танк и подбил его броском связки гранат, а потом ещё второй танк, допустим, набросив на смотровую щель плащ-палатку и вскочив на ослеплённую машину, затем, когда люк башни откроется, сунуть туда ствол автомата и потом сесть за рычаги управления и привести танк прямо в штаб. И он ловил себя на таких ретивых мечтаниях и ёжился, тем более что ему довелось однажды действительно подбить танк. Но все это получилось совсем не геройски.
Зимой в начале сорок второго он тащил в санитарной лодочке-волокуше найденные в лесу мины и артиллерийские снаряды. Выскочил немецкий танк. Вместо того чтобы свернуть с дороги и броситься в глубокий снег, Петухов бежал, впрягшись в сани, ничего не соображая, и только в последний момент, когда сообразил, бросил сани и кинулся за обочину.
Танк ударил волокушу, и не то разорвалась мина, не то снаряд, танк взрывом швырнуло в сторону, и он закрутился, распластывая на земле разорванную гусеницу.
Петухов, толкаясь головой в снег, уполз, хотя ему следовало выждать, пока из люка вылезут танкисты, чтобы вступить с ними в бой.
12
Когда Петухов впервые увидел Соню, и потом летел с ней в тыл врага, и, пережив смерть пилота, доставил её к партизанам, всё то время, пока они были вместе, её как бы заслонила от него им же самим созданная преграда. Будто такого её может быть, не должно быть, не имеет права быть - именно того, что он вспышками радости испытывал к ней и, мгновенно негодуя, гасил в себе.
И только потом всё отчетливее и отчетливее возникало в его сознании нововиденное, то, что он тогда пережил, считая ненужным, неправильным ощущать в себе то, что ощущал тогда.
Прежде чем подняться тогда в кабину самолёта, радистка натянула пилотку до самых ушей и, доверчиво приблизив лицо к его лицу, дружелюбно заглядывая в глаза, спросила деловито и озабоченно:
- Теперь ветром не сорвёт? А то прилечу растрепухой!
Петухов даже не понял, о чем она говорит, внезапно ошеломленный женственной доверчивой близостью её лица. Он даже не рассмотрел его, её знал, какое оно, и не понял, почему её дыхание коснулось его губ. Это теперь он знает её лицо, а тогда его сразу охватила только дурманная теплая волна - счастье.
Он не знал, отчего возникло это всеохватывающее чувство счастья. Он только покорно проникался восторженным, ликующим ощущением жизни, не понимая, отчего это такое с ним происходит, и, может быть, не желая понять.
И он тогда вдруг услышал где-то очень далеко за несколько мгновений до этого недоступное его слуху осторожное чириканье какой-то птахи.
Запуганные войной, певчие птицы обычно избегали тех мест, где шли бои. И он забыл голоса птиц. А вот вдруг услышал. На берёзовой опушке, окружавшей полевой аэродром, ведь должны гнездиться птицы, даже, возможно, соловьи. Они особенно голосисты перед сумерками.