Жили они на окраине города скудно, тесно, не замечая всего этого, поглощенные своими перворадостями: у Зоси Владимировны, матери Сони, все больше и отчетливее пробуждается сознание, и дочь Катя уже произносит весьма внятно: «Папа, мама, баба». Сам Петухов даже в сырые, промозглые ночи почти высыпался, не испытывая тех мук от ранений, какие испытывал совсем недавно, скрывая от жены, притворяясь спящим и всю ночь лёжа бессонно, с плотно сжатыми веками и стиснутыми зубами, и весь рабочий день он чувствовал тогда изнеможение, которое перебарывал, словно беспрестанно переплывая огромное водное пространство, когда нет сил и тянет на дно.
Соня, работая у городского архитектора, приносила домой эскизы будущих зданий, красивых, величественных, и развешивала их на бревенчатые, с отвалившейся штукатуркой стены комнаты, и когда Петуховы рассматривали эти эскизы, обсуждали их, у них было такое ощущение, что вот он, их новый город, уже существует, хотя за окнами немощёная дорога, развалины, нет даже уличного освещения.
Вначале Соню огорчало то, что она не повидала Нелли Коровушкину, которая приезжала в больницу к её, Сониной, матери и уехала, как ей сказали, расстроенная, и красивое лицо её было сильно исцарапано руками матери Сони, которая почему-то возненавидела Нелли и всегда страшно кричала, когда та приближалась к ней. Но потом Зося Владимировна с трудом, как тяжкий сон, вспоминая, говорила о том, что, когда её подвергали экспериментальным медицинским истязаниям в лагерном спецблоке, от фашистки-медсестры, ассистирующей палачу-хирургу, всегда сильно пахло духами, и запах их сливался с теми муками, которые она испытывала. Соня вспоминала о Нелли, которая даже на фронте любила сильно душиться и, очевидно, теперь тоже была надушена. Запах её духов у душевнобольной матери вызывал приступы отчаяния и ярости, когда к ней в больнице приближалась Нелли. Это же самое чувство вызывали у неё все люди в белых халатах, когда она находилась на излечении.
В лагерных спецблоках фашистские медики полностью соблюдали чопорный торжественный ритуал почтительности и благовоспитанности, принятый во взаимоотношениях медицинского персонала в самых знаменитых клиниках Германии, где они получили профессиональное образование. Латынь была чужда и даже политически противопоказана истинным арийцам, но, поскольку имперское управление пропаганды ещё не успело германизировать медицинскую терминологию, они, как и все медики, пользовались латынью, деликатно лишающей пациента возможности быть в курсе того, в каком состоянии находится его здоровье.
Готовясь к своим бесчеловечным операциям и производя их, они механически следовали тем правилам, которые предписывались учебниками для соблюдения личной гигиены медика.
Особо тщательная подготовка, прежде чем войти в операционную в стерильно белых халатах, глубокомысленные, озабоченные предварительные размышления вслух о приёмах ведения операции, подобные консилиумам, опять же латынь были вызваны сознанием того, что они свершают нечто новое в медицине, даруя ей иное, более существенное, более важное для империи назначение, чем цель продлевать и спасать человеческие жизни, превращая медицину в средство массового и наиболее экономического уничтожения человеческих жизней.
Хотя операционное помещение спецблока по своему санитарному состоянию не соответствовало требованиям даже сельского ветеринарного пункта, это не смущало фашистских врачей, ибо зверские опыты, которые они проводили здесь над людьми, доселе никто не осмеливался проводить даже над животными. Воздействие разного рода экономичных поражающих средств на те или иные участки человеческого организма и было целью их палаческих исследований, имеющих военно-практическое значение. После взятия определенных доз костного мозга у Зоси Владимировны фашистские медики поставили себе задачу - продлить оперированной жизнь, чтобы узнать донорские пределы данного объекта в подобных операциях, и Красовскую некоторое время лечили в спецблоке по всем принятым правилам.
Потом в нашей больнице для душевнобольных её состояние не улучшалось, а ухудшалось, потому что её продолжали преследовать ужасающие видения фашистских палачей в белых халатах. Лебедев понял это и настоял на том, чтобы лечение её началось со встречи с близкими в иной, не больничной обстановке.
Когда Лебедев подвергался допросам разведок как офицер СД, он не мог понять, почему его так подробно расспрашивают об эффективности действия сгущённого бензина, впервые примененного в фашистских бомбах при бомбежке Ленинграда и впоследствии получившего название напалма.