Петухов мысленно напряженно собирал в порядок распоряжения, которые он хотел отдать в роте. Но тут же поймал себя на том, что пренебрёг тем, в чем только что согласился с Конюховым, и будет правильнее, сильнее, если он сначала осведомится у командиров, какие соображения возникли у них в связи с обстановкой, примерит свои соображения к их соображениям и только тогда даст приказания, которые будут не только его собственными, а как бы советом всех командиров в его роте.
И, улыбнувшись самому себе, как бы одобрив самого себя, Петухов склонился, чтобы поднять с пола банку из-под консервов, в которую он сбрасывал пепел и кидал окурки. В боевом помещении на огневой позиции Петухов требовал от всех соблюдения уважительной чистоты. Но как только он нагнулся, внезапно все под ним разверзлось в огненном рёве, грохоте, и он ощутил падение словно в пропасть, стены которой рушились ему вслед, придавливая своей скалистой тяжестью...
От попадания снаряда перекрытия дота рухнули вместе с насыпанной сверху толщей глиняного грунта, выложенного дёрном и усаженного кустарником и двумя хилыми берёзками.
А по всей линии позиций началась артиллерийская канонада, не то предшествующая наступлению противника, её то вызванная с нашей стороны желанием выявить огневые средства врага.
16
Соня пришла на перевязочный пункт, куда Петухова отнесли солдаты, откопав его в доте, погребённого после разрыва тяжёлого снаряда.
Петухов выжил только потому, что смог просунуть ствол винтовки наружу и, вытащив винтовочный затвор, припав губами к металлу, дышал через канал ствола.
Теперь он лежал на носилках. Лицо его обросло щетиной, в ушах, на шее оставались следы глины.
- Что, хорош? - спросил он Соню.
- Да, - сказала она. - Для меня - да.
И, наклонившись, поцеловала в губы, как тогда лётчика.
- Это я так решила. Как увижу вас, сразу поцелую.
Морщась, испытывая головокружение, Петухов приподнялся, сел на носилках и пристально, отважно посмотрел ей в лицо.
Она смутилась и сказала:
- Я долго ещё хворала. Осталась одна кожа, а в ней кости. - Сняла пилотку. - Состригла под машинку, а то лезли, как на собаке в линьку. Некрасивая, да?
- Нет, - сказал он.
- Неправда. Не надо мне врать!
Он вышел из перевязочной палатки, опираясь на костистое плечо Сони, добрел до обгорелого остова немецкого гусеничного транспортёра с гробовидным стальным кузовом, прислонился к нему спиной и, непроизвольно дергая щекой, глухо рассказал ей все, что тогда пережил и снова переживал даже во сне. Рассказал беспощадно, будто о постороннем, чужом человеке.
Она внимательно и серьезно слушала, потом строго сказала:
- Я не думала, что ты можешь так сильно меня любить. Неизвестно даже за что. - И рассудительно объяснила: - Но, во-первых, ты не лётчик, чтобы не переживать, когда нас мотало ужас как. Самый храбрый лётчик в пехотном бою тоже может потеряться. Ты же в пехотном бою не теряешься, так в чем же дело? У каждого своя специальность. Я вот действительно растерялась и виновата. Надо было по рации сообщить, что самолёт сшибли, и партизаны без радиста.
Петухов перебил ее:
- Я был старшим. И я должен был дать тебе такое указание. Я так и доложил - моя вина. Надеялся, что дойдем до базы, и не приказал включить рацию. - Пожаловался: - А меня вместо трибунала - в часть, и оставили на роте, и даже дали лейтенанта. Полковник сказал: «Победителей не судят». А почему не судят? Что же я, один должен себя осуждать?!
И Петухов поймал себя на том, что и тут он не был перед ней правдив до конца. Потому что скрывал свою радость деланными суждениями о своей вине и похвастал, будто это неважно, что он теперь лейтенант, и его совсем не удручало то, что Соня после болезни выглядит действительно плохо, а даже обрадовало, потому что, смотря теперь ей в лицо, даже пристально, он не испытывал от этого той ослеплённости, какую он испытывал, увидев её первый раз. Теперь её губы сухие, тусклые, скулы заметно костисты. Вот глаза только стали ещё больше и синее, и в тени ресниц таинственней их мерцание, и взгляд их как бы проникал в сердце, своим светом рождая радость.
Похудев, она вроде стала даже выше его ростом. Он исподтишка примерился к ней: плечом - нет, ниже. Отодвинулся - и снова она кажется выше его.
Потом он понял, отчего это ему так казалось. Она безбоязненно говорила правду. Он стеснялся, не мог, а она могла.
- Знаешь, - говорила она, глядя в глаза. - У меня к тебе такое чувство, словно у нас с тобой все было, хотя ничего не было. Может, потому, что ты спас мне жизнь, у меня такое чувство, как к самому близкому. Ты понимаешь?