- А я девушка морская.
- Ох и языкастая ты!
- У нас в поселке все такие. - И вдруг скромно спросила: - Тамара Ивановна! Я на фрицевских фотографиях женские прически видела: назади валик, вверх поднят и словно петлей закручен. Как вы думаете, мне такая пойдет?
- Да ты знаешь, какие они фотографии при себе носят неприличные, а ты смотреть! - возмутилась Солнцева.
- А в чем дело, не мужчины же, а женщины без всего.
- Так это же порнография! Коровушкина! Ты слышишь, что тут твоя комсомолка порет?
- Вы ей не верьте, это она просто за белье обиделась, и не её оно, а в тылу кому-то обещала, кто у них работает.
- Всё равно, зачем развязно разговаривает со старшей по званию?
- А для меня все старшие, кто меня умнее, - заявила Хохлова. - Вот у нас в колхозе бригадир рыболовецкой флотилии такой моряк, второго не сыскать, а перед механиком первым зюйдвестку стаскивал и кланялся чуть не в пояс, потому что, если мотор не в порядке, даже в штиль дальше двадцати миль на веслах не уйти от берега.
- Ещё что? - сухо спросила Солнцева.
- А ещё у нас есть моряцкая примета: если человек три раза тонет и ни разу не утонет, то, значит, до конца жизни в море смерти ему не видать, на таких у нас всегда даже на любой лучший баркас спрос, даже если он рыбак никудышный, но при нём счастье есть.
- Ну ладно болтать! - прервала Солнцева. И всё-таки пожурила Хохлову: - Не пойму, не то ты простушка добродушная, не то хитрая.
- А я помесь, - быстро проговорила Нюра и исподтишка подмигнула девушкам.
- Значит, так, товарищи, - строго произнесла Солнцева. - В банно-прачечном отряде есть самодеятельность, в ПАХе даже струнный оркестр, а с нашей стороны ни одного таланта. Командование приказало дать после сбора орденоносцев концерт, а от нашего подразделения - никого.
- А мы своего комсорга в гражданское обрядим. Пройдется по эстраде, и все. Даже не аплодисменты, а полная овация.
- У Нюры хороший голос, - заметила Коровушкина. - Такие хорошие старинные северные песни поет, за душу хватает.
- Запишем, - сказала Солнцева.
Хохлова предложила бодро:
- Хорошо бы такой номер сделать: на Нелли чтобы глазели, а меня только ушами слушали...
Ночью все девушки, свободные от дежурства, проснулись от ужасного стонущего крика Ольги Кошелевой, она билась на нарах и стонала, словно при смерти.
- Ты что, ты что? - затормошила её Соня.
Ольга села и, вытирая слезящуюся пустую глазницу, сказала, задыхаясь, шепотом:
- Снилось: Лебедева убили.
Подскочила Нюра, возбужденная, сердитая, закричала:
- Вставай быстро, стучи костяшками обеих рук о дерево! Стучи, тебе говорят, ну! - Спросила: - Сегодня какой день? - Облегченно вздохнула: - Хорошо, не пятница. В пятницу такой сон самый опасный. - Обернулась к Ольге: - А ты все же стучи, как тебе говорят.
Подошла Нелли, высокая, в накинутой шинели, сказала строго Хохловой:
- Ты что, сдурела? Что за приметы идиотские! Может, ты ещё в бога веришь?
- В бога - нет, - поспешно ответила Нюра, - а в приметы - обязательно. - Поколебалась: - Конечно, на всякий случай. Когда штормяга, отец в море, мы обязательно все огни в доме зажигаем. И во всех других домах тоже. Раньше лампады жгли, а теперь электричество. Чтобы рыбакам светить, обозначать всем поселком, где бухта.
Ольга, прижавшись к Соне, плакала, вытирая слезы подолом рубашки.
- Вы, пожалуйста, спите, - попросила она. - Я уже отошла, так, глупость.
Потом Соня и Ольга, набросив шинели, вышли из землянки и сели на неиспользованные бревна наката. Небо было светлое, только два-три патлатых легких облачка и, словно талая, прозрачная луна на нем. Где-то на правом фланге вспыхивали, будто зарницы, вспышки мерных орудийных залпов, и грозовым, громовым, глухим раскатом отдавало в сияющем вогнутом куполе неба.
Ольга сказала, зябко прижимаясь к Соне:
- Раньше мне снились мои, но всегда живыми: и папа, и мама, и Сережа, н Петька, и Муська. Вижу живыми, а во сне плачу. Даже во сне всегда помнила, что их нет. Ты понимаешь? Вижу живыми и помню, что их нет.
- Я отца тоже во сне вижу, но не так, как ты. Верю, что он живой, а проснешься... И от этого ещё хуже.
- Его убили?
- Нет, он просто погиб.
- У нас такая веселая семья была, - сказала Ольга. - Нам даже знакомые не нужны были, все дружили, и всем друг с другом интересно было, и каждый старался для другого сделать приятное. Всегда советовались, как сделать неожиданно приятное или подарить что-нибудь. Больше всех любил делать подарки папа. Зарплату он целиком отдавал маме, а все, что получал кроме зарплаты, - нам всем на подарки. И мы тоже придумывали подарки. Муська слепит из пластилина невесть что и к маме - сюрприз. Соседка написала, что Муся последнее, что съела, - пластилин. Ты понимаешь, пластилин ела! А я гаду фашисту про Ленинград... - Склонившись, ссутулившись, Ольга снова зарыдала, потом сказала зло, сквозь слезы: - Плачу и то одним глазом, ты уж извини, я нашлепку не надела, противно, наверное, смотреть вам на пустую впадину, мешает мне повязка, всегда сползает. Хожу без неё перед вами уродиной, так неловко.