Лебедев отбыл в тыл противника вместе с отобранной им группой, куда он включил Хохлову, но решительно отказал Ольге Кошелевой. Он сказал ей жалобно и растерянно:
- Пойми меня! Я тоже, как каждый человек, со слабостями. До сих пор я был защищен от одной из существенных человеческих слабостей и не потворствовал такой слабости. А теперь - ты! Главное в моей жизни. Страх потерять тебя может превратить меня в цуцика.
- А что такое «цуцик»? - спросила Ольга, машинально прижимая ладонь к пустой глазнице.
- Точно не могу сказать. Очевидно, нечто хлипкое, во всяком случае, противопоказанное солдату, - сказал Лебедев.
- Значит, оттого, что я тебя люблю, тебе плохо?
- Я счастлив, как идиот! - воскликнул Лебедев. - Даже неловко перед другими. - Пожаловался: - Стараюсь скрыть, не получается.
- Скрыть то, что ты любишь? - бледнея, спросила Ольга.
- Да нет, то, что со мной от этого происходит. Ну, радуюсь всему и всем. Этакий праздничный дурак - со стороны получается.
- Так это плохо?
- Хорошо. И мне и другим. Мне вот Бобров заявил: «С вами, товарищ капитан, мы, видать, весело воевать будем, такой у вас настрой нынче симпатичный. На удачу точно рассчитанный». - Отведя от лица Ольги ладонь, Лебедев бережно поцеловал её в пустую глазницу, произнёс кротко: - Помни, что нас с тобой уже на всю жизнь одной миной породнило. Так что предварительно во фронтовом загсе мы уже побывали.
Лебедев вылетел в ночь на выкрашенном в чёрный цвет транспортном самолёте резерва дальнебомбардировочной авиации. И в ту же ночь Петухов с группой минёров вышел на расчистку проходов для усиленной разведгруппы.
Наряду с обычными минами противник ставил мины в фаянсовых оболочках и в деревянных ящиках - итальянские, недоступные для миноискателей, их обнаруживали только щупами. Кроме того, были обнаружены всевозможные ловушки - сюрпризы «многоэтажной» постановки мины, с тонкими, торчащими метёлочкой усиками, проволочными путами. Даже при легком натяжении выскакивала чека взрывателя.
Минёры работали бесшумно и так же бесшумно пересмеивались, обнаружив хитрые уловки врага.
Их движения были осторожны, тщательны, почти как у хирургов. Переговаривались они мимикой, жестами, как глухонемые.
Там, где обнаруживали большую плотность минного поля, устанавливали удлиненные заряды, чтобы взорвать их сразу, когда начнется продвижение группы.
Ночь была облачная, и, когда, словно выдавленная из облаков, вываливалась луна, освещая все вокруг ледяным светом, минеры замирали на земле и отдыхали, выжидая, пока луна скроется. В бурых маскхалатах они походили на болотные кочки.
Убедившись в том, что минёры работают чисто, Петухов уполз обратно в своё подразделение, близко окопавшееся на исходных.
Люди спали на дне траншей, прижимая .к себе оружие, спали в касках, пружинистый металлический обод в которых заменял им подушку.
Атык Кегамов сипло пререкался с начальником боепитания, требуя от него сверх положенного противотанковых и обычных гранат, лживо утверждая, что наличность была израсходована полностью. В азарте предлагал:
- Обыщите, пожалуйста. Найдете - ваш верх, не найдете - уж извините, пожалуйста. Не прощу недоверия и скупердяйства.
В землянке Петухова ждала Соня.
Она сказала возмущенно:
- Лебедев меня не взял! А вот Нелли через замполита навязалась к Пугачёву радисткой. Такая несправедливость.
- А тебя кто сюда отпустил? - спросил Петухов.
- Сказала - к мужу, и все!
- Ну уж к мужу, - недоверчиво произнёс Петухов. - Зачем обманывать?
- Кого обманывать - себя?
- Нет, вообще, - смутился Петухов.
- Тебе не нравится, что я так сказала?
- Почему же, если по существу...
- Так вот, я так не говорила. И может быть, так никогда никому не скажу. И тебе тоже.
- Не сердись, - мягко попросил Петухов. - Я чего боюсь? Вдруг после войны я тебе не понравлюсь? Здесь я чему-то выучился, а после войны кто? Все сначала, как сразу после школы, - кем быть? А другие уже кем-то стали. Мне вот Соловьёв, танкист, старшеклассник из нашей школы, говорит: «Многие из наших уже инженеры, врачи, строители». А я кто?
- Ты мой. Этого тебе мало? - строго спросила Соня.
- Даже больше, чем положено, - усмехнулся Петухов. Произнёс жалобно: - Но мне всё не верится, что ты всегда при мне будешь.
- А мне верится! - сказала Соня. - Что же, по-твоему, Короленко врал, что человек рождён для счастья, как птица для полета?
- Если б воевал, такое не писал бы, - возразил Петухов.
- Но ведь мы воюем, чтобы потом все были счастливы. Значит, правда.
- В общем и целом, пожалуй, - промямлил Петухов. - Даже вот война, а я счастливый - тобой, конечно, и товарищами тоже.