Сразу же после их разрывов он вскочил, крикнул зычно, думая, что это безнадёжно и останется безотзывчиво:
- За мной!
И кинулся на площадку, где в забетонированных капонирах стояли орудия.
Бойцы роты Петухова выскочили из кустарника почти одновременно с немецкими расчётами орудий и автоматчиками, скрывавшимися до этого от авиационного налёта в укрытиях.
Ложась, бойцы бросали гранаты, торопясь так, словно старались лишь поскорее избавиться от тяготившего их груза.
Взвод ручных пулемётчиков накрыл все пространство плотным огнём.
Огнёметчики, подползая к бетонным укрытиям, хлестали в амбразуры шипящим пламенем.
Но фашисты, развернув счетверенную пулемётную зенитную установку, били сплошным огнём, высекая искры из бетонных плит, устилавших площадку.
Подобравшись к крутому бетонному откосу, на котором стояла защищенная броневыми щитами установка, бойцы поднялись друг другу на плечи, и стоявший на самом верху, выдернув чеку из лимонки, быстро сунул её в брезентовую сумку от противогаза, наполненную гранатами, и, широко размахнувшись, забросил сумку на вершину откоса.
И почти мгновенно раздался взрыв.
Прозвучали последние выстрелы. И наступила мёртвая тишина.
Тяжело выползало солнце. Но сквозь пороховую гарь и медленно оседающую пыль оно просвечивало слабо. Оно было словно багровая круглая луна в небе.
К Петухову подошёл Атык Кегамов и гортанно сказал:
- Все! Финиш!
- Финиш не здесь, а там! - Петухов слабо махнул рукой по направлению долины и пояснил: - Приказ был? Был! Продвинуться на полную оперативную глубину. Только полусуточный план боя выполнили. Ещё остается полных двенадцать часов боя. Да при полном освещении и уже с потерей всякой внезапности.
- Ладно, - сказал Атык, - повоюем. - И отошел.
Люди настолько изнемогли, что лежали пластом на бетонной площадке, и, кто из них живой, кто мёртвый, сразу не отличишь.
Кегамов вернулся и доложил:
- Товарищ лейтенант! У фрицев тут полные коммунальные услуги, даже душ! Разрешите бойцам помыться поотделённо?
- Давай! - устало сказал Петухов.
Потом Кегамов снова доложил:
- Продуктовый запас богатейший, и это имеется. - Он, подмигнув, щелкнул пальцем себе по шее. - Разрешите пир устроить?
- Где? - спросил Петухов. Поднялся и, вяло ступая на будто отшибленные пятки, пошёл вслед за Кегамовым.
В складском помещении кроме продуктов стояли ящики с немецким шнапсом. Петухов уныло поднял автомат и стал бить короткими очередями по ящикам с бутылками.
- Ты варвар! Людоед! - крикнул Кегамов. Потом, подскочив к последнему ящику, заслонил его собой, словно добровольно становясь под расстрел, строго сказал: - Для раненых оставь!
- Ладно, пусть! - согласился Петухов.
Выйдя на площадку, он подошёл к аккуратно уложенным в ряд телам павших.
Только раненые отворачивали свой взгляд от них. Остальные молча стояли рядом, держа в руках каски, опустив головы. Подошёл старшина с содранным фашистским флагом. Склоняясь, старшина вытирал фашистским флагом сапоги на павших, потом смял его и бросил комком к их ногам.
- Правильно! - сказал кто-то глухо. - Почтили! Так вот, по-своему, по-солдатски...
Петухов хотел сказать что-нибудь возвышенное, но не мог. Тер горло ладонью, но говорить не мог. Припадая потом к каждому, он целовал погибших в ледяной лоб. Поднялся с мокрым лицом, произнёс хрипло:
- Спасибо им!
Конечно, душ наслажденье. Но бойцы мылись под душем молча, угрюмо и так же молча, угрюмо вскрывали банки трофейных консервов плоскими штыками и ели молча. И никто из них не упрекнул Петухова за расстрел спиртного, обиженно не пошутил по этому поводу. Им было совестно пить, есть, когда рядом павшие товарищи, а боевые позиции не место для поминок.
Петухов вглядывался в хмурые лица бойцов с ввалившимися щеками и висками и скорбно и гневно думал о том, как недавно он тревожился, когда каждый из них оставался сам с собой, невидимый в кустарнике. Будут ли среди них такие, которые воспользуются тем, что невидимы, и отстанут при выходе всем враз на верхушку, где смерть снова ринется на всех? А вот вышли. Все почти одновременно, и даже легкораненые приковыляли вместе со всеми и теперь лежат не то без памяти, не то отдыхая, не в силах даже принять пищу, лишь пьют воду, жадно захлёбываясь, и при каждом глотке вздрагивают, по-птичьи вскидывая голову.