Усаживались на землю, зажав котелки в коленях, и её спеша, задумчиво, медленно, с паузами орудовали ложками.
Бобров стоял невдалеке от дневального, режущего на доске хлебные пайки, и, потупившись, ковырял под черными, разбитыми, с запёкшейся кровью ногтями узким длинным ножом с чёрной рифленой рукоятью, снабженным для упора медной плашкой.
- Одолжил бы, - попросил дневальный, - мой еле пилит.
- Им нельзя... хлеб, - прошепелявил Бобров.
Дневальный бросил взгляд на скользкое острое лезвие,
подумал, кивнул уважительно:
- Ясно!
Строго соблюдая принятый в еде обычай, люди ели молча. Только когда стали пить чай, разговорились:
- Угодили нам огоньком батарейцы, обеспечили технику безопасности.
- Все правильно, по-ученому высчитали, где, когда, какому калибру вступать теоретически.
- Их теория, наша практика!
- А дураки и в пехоте не требуются.
- Верно! Пулемётики, миномётики, пушечки - все при нас в штате, тоже можем ума кому занять.
- Ты, Филиппов, откуда взялся? Думали, помер.
- А я не помер, а только обмер временно.
- Значит, не усоп!
- С вами усопнешь! Усилился гранатами и уполз к их станковому - закидал!
- Мы думаем, кто это там планету портит, словно бомбой её ахнул!
- Противотанковую кинул, она - сила.
- Значит, не струсил!
- А зачем мне трусость проявлять? Она при мне, а я против неё сам по себе.
- Точно!
- Будь моя воля, - сказал маленький тощий боец, - дал бы каждому сдельную норму, выполнил - давай на отдых.
- Вот какая у тебя индивидуальная психология - от себя повоевать, а ежели ты не пехота, а вот, допустим, боепитание, вот ты и присох. Кислая твоя мечта!
Сказав это, плечистый, толстощекий боец поднялся, взял с земли полное ведро воды, поднёс к губам, осторожно, медленно напился, не уронив при этом ни капли, поставил ведро обратно, поймав завистливый взгляд худенького, наставительно заметил:
- И люди все разные, как орудия, тоже и всякие боевые средства. Главная сила наша где? Во взаимодействии всего и всех. А ты: на каждого - норму! Она одна на всех - Берлин!
Конюхов ходил между обедающими солдатами, прислушиваясь к их разговорам. Он знал, и они тоже знали, что противник после того, как обнаружит уход партизанских частей, убедившись, что это только партизаны, снова здесь атакует, и, возможно, враг сомкнул уже полосу их прорыва, потому что позади пройденного ими пространства слышны мерные раскаты артиллерийской канонады, и едва ли партизаны смогут удержать перекрытое ими шоссе, если враг бросит сюда танки.
- Чайку с нами, товарищ капитан!
Конюхов присел, взял в обе руки горячую кружку, стал дуть в неё, очки у него запотели.
- Товарищ капитан! Вот вы на прошлой беседе говорили про ведомство Геббельса, что оно запретило не только писать о нашей экспедиции на Северный полюс, но даже упоминать в печати о Северном полюсе. Выходит, для того, чтобы от своих про наш героизм скрыть?
- Именно, - согласился Конюхов.
- Выходит, нет такой брехни, которую нельзя не убить нашей правдой, и её фашист всегда боялся, хоть и полез на нас.
- Правда и есть наша сила.
- Это точно. По правде жить, - значит, по-нашему, по-советски.
- И в бою без правды не навоюешь, - сказал кто-то хмуро. - А то, бывает, дадут по их точкам. Подавили! А пойдем - огонь.
- Наверх доложили, что мы к своему положенному рубежу вышли и взяли?
Конюхов промолчал.
Но за него ответил солдат, который только что пил из ведра воду. Вытерев губы тыльной стороной ладони, объявил строго:
- Я вот слесарь-сборщик по судовым дизелям. Закончим, бывало, монтаж - нашему делу конец. А пока он на стенде положенные часы на опробование не отработает, ходим как не в себе. Был у нас случай. Сократили срок прогона на стенде, сдали заказчику, а от него рекламация - срам. Утёрли, значит, грязной ветошкой сами себе морду. Так и в бою может. Взяли! А ты его удержи - тогда и докладывай. Выполнили! Так точно!
- Вы член партии? - спросил Конюхов.
- А что я без неё? Полчеловека, - грубо ответил боец. - Она меня в человека оформила.
Конюхов запомнил этого солдата в бою, здесь, на станции. Это был командир расчёта сорокапятимиллиметровой пушки Лазарев. О нём когда-то говорил восторженно Петухов, как Лазарев подбирает себе людей, бережёт, воспитывает. И здесь, оставляя расчёт в щели, Лазарев собственноручно мощно выкатывал в одиночку орудие и бил с открытой позиции прямой наводкой, подтягивая к себе за веревку ящики со снарядами. Когда он стрелял, движения у него были мягкие, властные, неторопливые, лицо обретало умиротворенное выражение.