- Не сено, а Соня, - сказала Соня и самовластно сняла с головы генерала наушники с прикрепленным к ним микрофоном в эбонитовой оправе.
- Это ты? - спросила она шепотом. - А это я, Соня. Рад? И я рада. Прости, но это правда. Рада! Рада, что тебя сейчас слышу, и каждое твоё слово я чувствую, как тебя самого, как, знаешь, когда... Люблю всего - слышишь?
Генерал встал и сипло приказал:
- Кто не на связи - на выход!
А сам тяжело опустился на табурет.
Соня только нетерпеливо повела плечом, продолжая нежно гладить наушник, где слабо, едва слышно звучал голос Петухова. Она говорила так, будто здесь никого не было, а был только он один.
- Ты знаешь, Гриша, - громко говорила она. - Я притворялась, будто не очень счастлива, а я очень счастлива, на всю жизнь, тобой. Я не умею выдумывать. Это ты меня выдумал, а не я тебя. Я только с тобой и для тебя. Я только тебя сейчас чувствую, и я тебе скажу: я тебя стыдилась и стыдилась говорить, а сейчас скажу, не чувствуя никакого стыда. Тебе было стыдно, а мне нет. Я этого хотела... Знаешь почему? Чтобы только доказать, что мне для тебя ничего не жалко, а другого у меня ничего нет, кроме себя самой, чтобы доказать. Ты понял? Доказать, что люблю. Хотя мне было плохо, стыдно, что я так доказала - сразу. А как ещё, если это считается главным? А я говорила тебе, что это не главное, - врала. И ты обязан жить! Не из-за меня только. Я знаю, он будет и будет как ты, я знаю, чувствую, знаю. Значит, не смеешь.. . Крови тебе перельют сколько хочешь, это пожалуйста. Санинструктор консервированную в ампулах тебе понес, так генерал приказал лично. Он тут сидит, говорит: «Если девочка, лучше имя Виктория, победа». Тебе плохо? Только наушники не снимай! - закричала она в отчаянии. - Нет, я хочу говорить, я ещё самое главное не сказала. Тебя же завалило, могут не заметить. Только слушай. Пожалуйста, не снимай наушники, я буду с тобой, всё время с тобой, до конца... Ах нет, нет! До конца, пока за тобой наши не поднимутся. Какой ещё может быть конец? Не смей, слышишь, не смей! А то меня не будет раньше, чем тебя. Скажи что-нибудь! Приём! Говори же, Гриша, не молчи, не молчи! - молила она, припадая лбом к грубым доскам стола с телефонными аппаратами.
Генерал встал, подошёл и потребовал:
- Разрешите!
- Нет! - сказала она злобно. - Нет.
И вдруг улыбнулась нежно:
- Гриша, слышишь? Ну, конечно, больно, когда кости сломаны. Я даже удивляюсь, зачем ты в памяти. Лучше поддаться и обеспамятеть, тогда не больно будет, и наберёшься сил. На меня не обращай внимания, я все равно буду говорить, как будто ты спишь, а я тихо-тихо, только для себя одной. Пожалуйста, не отвечай, но только не очень долго... Я тогда все равно как без памяти была. Ну как будто умерла. От страха? Только от другого совсем страха, боялась, что тебе не понравлюсь. И потом на мне тогда солдатское бельё... Это же некрасиво. Я все про бельё думала, и от этого такая была оцепенелая. От страха, что тебе противно станет. Хочу, чтоб ты знал, что я тогда переживала. Ничего не стыдно.. Говорю, чтобы ты знал. У меня перед тобой нет на всю жизнь стыдного, нет и не будет. Понял? Потому что ты и я - как два дерева от одного корня. Это я сейчас впервые так сказала, потому что так чувствую тебя. Это я тебе признаюсь на всю жизнь - какой ты мне. А потому я не желаю без тебя жить. Это твёрдо. Не будет тебя, не будет меня. Так и знай! Да нате вам пистолет, что вы пристали! - озлобленно бросила Соня генералу. - Будто другой не могу достать! Или пойду в рост на передний край, и всё... Гриша! - воскликнула она с отчаянием. - Гриша! Ты почему не дышишь? Дышишь? Дыши! Больно! Ты про факира вспомни, которому через грудь грузовик переезжал, а он ничего. Ты же сам про цирк рассказывал. Я понимаю - балка тяжёлая, может, железная. Но грузовик ещё тяжелее. Ты про факира думай. Сосредоточься, а я тихо-тихо, так, чтобы только мой голос.. А вот генерал пришел, - сказала Соня бодро. - Товарищ генерал, вот пожалуйста! Петухов все на связи и молодцом держится.
Генерал протянул к наушникам руку, произнёс робко:
- Если вы не возражаете...
Приосанясь, зычно произнёс в микрофон:
- Генерал-майор Зыков! Докладывайте самочувствие, приём. Все ясно. От лица командования... Так, так, понял.
Генерал кивнул головой, веки его опухли, набрякли, моргая, он твердил:
- Заверяю: все будет в полном соответствии, лично прослежу. - И вдруг хрипло и устало сказал: - А меня, знаешь, Петухов, жена ещё в сорок первом бросила, и не сожалею. Не было у меня с ней вот такого, что я здесь, извините, слышал, этакого настоящего. Так что держись, голубчик!
Генерал обернулся к Соне. Из закушенной губы её текла кровь, лицо сизо-бледное, запрокинутое. Она медленно сползала на скамью. Генерал еле успел подхватить ее.