Подарок удавалось отстоять. Никодимыч относил сверчка домой, некоторое время тот пел за печкой, но вскоре покидал дом и больше не возвращался. Никодимыч смирялся с судьбой, но постепенно мечта о собственном запечном скрипаче опять одолевала, и он шел к куму с покорнейшей просьбой…
Помимо друзей домашних, то есть тех, что принимались дома в любое время, водились у деда еще и уличные друзья. Их бабушка хоть и признавала, но не пускала даже на порог — и деду приходилось беседовать с ними у крыльца.
Первой приметив одного из таких друзей, она неизменно оповещала деда:
— Вон притащился к тебе царь-государь…
Чем бы ни занимался, при этом известии он все бросал и выходил на крыльцо.
У городьбы шарил палкой в крапиве долговязый детина, одетый в рубище, которому нет названия, трудно даже предположить, чем была когда-то его одежда. Он без шапки, но спутанные волосы сами представляют подобие мохнатой папахи.
— Бог на помочь, Микеша! — говорил дед.
В озабоченности гость едва кивал и продолжал шарить.
— Все трудишься, Микеша… Кем же ты теперь, какая у тебя нынче должность-то?
Не переставая орудовать в крапиве, Микеша скромно отвечал:
— Да я пока царем.
— О-о-о… Должность высокая… И чего ж ты ищешь?
— Да корону, ешь те корень! — Микеша отрывался от работы, подходил к деду, смотрел доверчивыми голубыми глазами. — Давеча потерял корону-то: скатилась в кряпиву… Была на башке чин чином — и в кряпиву! Ну что ты будешь делать… Вот ищу хожу. Ты не видал?
— Не попадалась что-то. Увижу — скажу.
— Приняси тады. Наградную получишь.
— Чего там, — скреб дед в затылке. — Мне наград не надо.
— Положено.
— Ну, это уж как будет царская милость. — Дед заворачивал козью ножку. — Работенку ты, Микеша, выбрал больно уж колготную…
— Ох, не говори, колготы много. — Приняв от деда кисет, Микеша неловко вертел самокрутку. — Туды-сюды, пока царство обо́йдишь, наломаисси… И корона вот, ешь те корень, завалилась в кряпиву. Надысь ведь была чин чином на башке… — От расстройства он просыпал махру, с отчаянием махнул рукой.
— И ведь мало, что должность твоя колготная, она еще бознать какая опасная, — продолжал дед. — Царя Миколашку-то вон как… Слыхал небось?
— Слыхал, слыхал, как не слыхать… — Микеша суетливо оглядывался, разговор был ему неприятен. Потом он бочком подходил к крыльцу и быстрым шепотком кидал: — Е м у карачун… а должность-то… пустует…
Дед дивился логике дурачка и кивал в раздумье:
— Вакансию, значит, решил занять… А не подумал ты, Микеша, как же так — в рабоче-крестьянском государстве ты объявился царем? Мы ж сейчас все владеем властью…
Микеша поспешно перебивал:
— Вы все вместе — каждому понемногу, а я — один. Один — все мне. Штоб все слушалися меня и поклонялися.
— Во-о-он как… И не боязно тебе поперек народа идти? Как деревенские узнают, что ты у них власть отбираешь, они ж тебя…
В глаза Микеши наползал испуг, он сутулился, озирался, бормотал что-то. Однако длилось это недолго, он тут же светлел, вплотную приближался к деду и шептал:
— Токо ты не говори никому. Не узнают, а я ишшо побуду…
— Ладно уж, не скажу. — Дед сам заворачивал для Микеши козью ножку, раскуривал и готовую подавал: — Курни малость, успокойся.
«Царь» с наслаждением затягивался и окончательно забывал о возможных превратностях судьбы, а дед продолжал расспросы.
— Ну, вот найдешь ты, значит, корону, наденешь на голову. И что ж потом? Что делать станешь?
Микеша словно ждал этого вопроса — с готовностью, поспешно начинал говорить:
— Разом пойду на трон садиться. Сяду, сидеть буду, глядеть на подданных, принимать поклоны, подношения (у меня кормовая кошелка припасёна)… — он захлебывался от восторга. — И-и-их! Жись начнется! Парад кавалерии! Я прикажу, чтоб в Базарной мой потрет повесили. Агромадный потрет. И везде чтоб потреты. И везде чтоб…
Дед, не дослушав, отлучался в избу и возвращался с хорошим куском пирога.
— На-ко, Микеша, подношение, подкрепись, знаете да. А завтра с утра заходи ко мне в больницу, побудешь месячишко на казенном коште, отдохнешь, дам тебе порошков, полечишься, и уж со свежими силами продолжишь поиски-то…
…Дружков таких и подобных было немало. Все нищие, калеки, убогие (их звали «улогие») не проходили мимо, не засвидетельствовав почтения. Подробней же упомянуть, пожалуй, стоит еще об одном деловом дружке, нищем по профессии.