К исходу первого месяца жизни, как положено, девочке следовало подыскать имя… И однажды вечером дед застал молодых родителей в смятенных поисках.
— Элла, Стэлла, Рэма… — бормотала мамаша.
— Марлена, Электрина, Аэрина… — вторил отец.
— Регина, Венера, Майя… — тужилась она.
— Вилена, Марксина, Сталина… — иссякал он.
Дед подсел к столу, отрешенно слушал, покачивал головой и, когда постояльцы окончательно выбились из сил, равнодушно вымолвил:
— Есть, знаете да, одно редкое имя… Если пожелаете, могу сказать. Может, подойдет…
— Скажите, скажите!
Однако дед не торопился.
— Имя особенное. Не знаю случая, чтоб кроме одного раза, мне известного, им назвали девочку.
— Да скажите же!
— Имя, само собой, не новое, но выговаривается вполне, знаете да, современно…
— Ну, Касимыч, не тяни резину, выкладывай!
— Этим именем к о г д а - т о назвали одну красавицу и с тех пор оно, понимаете ли, почему-то, — дед многозначительно упирал на это словечко, — никому больше не приглянулось…
— Ну, валяй, Касимыч, режь!
— …Вот я и подумал: а не взять ли его сейчас?..
— Мы слушаем, называйте же!
Дед замолк, долго поглаживал бороду, глядел в потолок, раздумывал, взвешивал, медленно крутил козью ножку и наконец раздельно, громко выдохнул вместе с облаком махорочного дыма:
— НАИНА.
Родители обмерли. Опомнившись, мамаша пролепетала счастливо:
— Такого ни у кого нет.
— Наина! Ого! Мировое имя! Берем и присваиваем! — без раздумий решил отец.
В метрике так и записали: Наина Кузьминична Куделина.
Весной непоседливый счетовод навострился ехать на новые места. Прощаясь, дед преподнес ему тонкую книжицу с картинками: А. С. Пушкин «Руслан и Людмила».
— Хоть и знаю, Кузьма, что стихи для тебя — хуже горькой редьки, знаете да, но э т и почитай. Через силу, а прочитай и картинки погляди… Узнаешь, может ли Пушкин повлиять на твою личную жись…
4
Несколько ранних лет Митя безмятежно купался в теплом потоке дедовой ласки и вовсе был ею избалован, уверился, что поток этот не иссякнет никогда, что дед не только к нему — ко всем на свете так же хорош и ласков. Однако вскоре стал понимать, что дед колюч не только бородой и хорош далеко не со всеми. Водовороты и пороги дедовского характера открылись неожиданно.
Мама с бабушкой ушли в соседнее село к знакомым, оставив Митю на попечении деда. Митя играл на завалинке, и в попечении не нуждался, что очень устраивало деда — к нему как раз пришли гости, которые уже сидели в кухне около четверти с водкой. Сначала Митя все прислушивался к говору, доносившемуся из окна, втайне ожидая, что дед кликнет его показывать смешные штучки…
Взрослая беседа мерно и долго побулькивала, позванивала стаканами, попыхивала из окна махорочным дымком, а приглашения все не вылетало.
Увлекшись игрой, Митя не заметил, как разговор, поначалу дружеский и благодушный, стал набирать силу и высокий тон. Мирный, размеренный голос деда превратился в жесткий и резкий, к которому Митя не привык.
Говорили о какой-то справке, просили деда принести из больницы… Тот им напрочь отказывал и возмущался, что к нему под видом дружеского застолья затесались с такой непотребной просьбой — обстряпать филькину грамотку для какого-то черта иваныча!
Чей-то сладкий голосок пробовал успокоить хозяина, все закруглить и примирить, тут же перешел к посулам, а от слов к делу — полез за кошельком. Но был прерван грозным выкриком:
— Спрячь назад!
Грохнула табуретка. От дедова голоса дрогнули стекла.
— И пошли-ка вы все отсель к чертовой матери!
Звякнули стаканы, лопнула пузатая четверть.
— Вон отсель! Чтоб ноги вашей тут не было!
…Солнышко закрыла туча, подул ветер с пылью, будто сама природа переняла дедово настроение.
Митя побежал спасаться в сени… Там дед, выгнав гостей, уже запирал уличную дверь. С лицом, затененным грозовыми сумерками, со взглядом, скользившим где-то поверху, он прошел мимо, даже не заметив внука, не сказав словечка, и скрылся в горнице.
Митя с недоумением и недобрым предчувствием вошел следом. Дед опять его не заметил. Стоял посреди избы, расставив ноги, словно под ним не пол, а мчащийся поло́к, запряженный лихим жеребцом. Рубаха — черным колоколом, ворот растерзан, разорванный ремешок под ногами.
— Олахари, прощелыги! В бараний рог сверну!
За окном полыхнуло фиолетовое пламя, изба вздрогнула, и тотчас темная стена ливня смыла деревья, огород, улицу и бежавших по ней незадачливых гостей…