В общем, они действительно счастливы. Но если быть правдивым, безоблачной картины все же не получается. А без правды и все описание ничего не стоило бы.
У многих из них счастье сложное, беспокойное.
Пьер Мерсье работает. Но надлом остался — разве может такое пройти бесследно?
Выправится ли Пьер? Зарубцуется ли окончательно его душевная рана? По совести говоря, не знаю. Но хочется надеяться, что когда-нибудь это будет.
Он еще не стар, всего только седьмой десяток. У него впереди еще десятилетия радостного труда.
Так или иначе — радостного. И потом — не берусь утверждать наверняка, — такой сильный человек, быть может, впоследствии сумеет преодолеть надломившую его травму, восстановить свою утраченную волю к широкомасштабной, творческой, руководящей деятельности. Авторитета у него для этого достаточно, знаний — тоже. Хочется верить, что так будет…
Можно ли назвать вполне счастливой Ольгу?
Счастливой — да. Вполне — нет.
Ее захватила увлекательная работа: исторический музей на Венере. Но не может она не думать о том, какой след оставила пережитая Пьером трагедия.
Анна и раньше не часто бывала в уютном домике на берегу Женевского озера, а теперь, когда родители покинули Землю, он и вовсе перестал существовать для нее.
Думала ли она когда-нибудь, что будет жить с отцом и матерью на разных планетах? Как часто взор ее машинально обращается к телеаппарату, но тут же она спохватывается: сейчас уже не вызовешь мать, отца.
Когда-нибудь связь между Землей и Венерой будет так же проста, как в пределах земного шара (если, конечно, не считать утомительных пауз). Может быть, это будет и скоро. Но для нее очень нескоро.
Когда Еритомо сказал ей, что он включен в состав экипажа первого межзвездного корабля, она вздрогнула:
— Мы расстанемся?
— Это зависит от тебя, — серьезно сказал Еритомо.
Анна была поражена:
— И ты… ради меня… ради нас… готов отказаться?
Он тут же развеял ее сомнения:
— Когда в Мировом Совете обсуждали состав дальней экспедиции, я назвал тебя.
Нашли, что это было бы хорошо: может быть, в далеких мирах окажутся такие разумные существа, с которыми придется объясняться на языке музыки. Но если ты предпочтешь отказаться…
— О нет, нет! — ни секунды не размышляя, воскликнула Анна. Ее лицо озарилось радостью и тотчас же омрачилось печалью.
Радость: не расставаться с любимым и участвовать в новом подвиге человечества. Печаль: на сколько времени придется разлучиться с родными?
Далеко от Земли, на маленьком астероиде, уже монтируют фотонный звездолет.
Вблизи Земли он стартовать не может: мощный поток излучения истребил бы все живое на ней.
Для первого полета избрана ближайшая звезда — Альфа Центавра. Путешествие туда и обратно продлится немногим больше четырех лет. Быстрее света лететь нельзя, но и световая скорость — недостижимый предел. Однако скорость фотонного звездолета близка к этому пределу.
На Земле за это время пройдет около девяти лет.
Как будет тяжела для Ольги и Пьера такая длительная разлука!
А для самой Анны…
Для нее, если правду сказать, легче: она будет с ним.
И потом — какое счастье быть в числе первых исследователей неведомого!
— Когда-нибудь люди доберутся до центра нашей Галактики? — задумчиво проговорила она.
— Не когда-нибудь, а очень скоро! — убежденно воскликнул Еритомо.
— Сколько же на это понадобится времени?
— Не так много, в оба конца двадцать четыре года.
— А… на Земле сколько же пройдет времени?
— Около сорока тысяч лет.
Страшная цифра! Кого же найдет на Земле космический путешественник, вернувшийся спустя такой огромный промежуток времени?
Пройдут многие поколения. Никто и понаслышке не будет знать его современников, за исключением тех, что оставили особенно яркий след в науке или искусстве. Все новое, незнакомое. И пусть эти люди будут еще лучше, еще совершеннее тех, кого он оставил, но как же будет себя чувствовать возвратившийся? Ни родных, ни друзей — никого из тех, с кем свыкся, с кем провел детство, молодость. И даже памяти о них не осталось…
— Знаешь, Еритомо, — сказала Анна, — в какой-то книге мне встретилась старинная легенда. Один монах вышел из своей обители в лес набрать дров. Он услышал пение. Пела невзрачная на вид птица, но голос ее был так обаятелен, что монах невольно заслушался. То была неведомо как залетевшая туда райская птица. Монах слушал, как ему показалось, всего три минуты. Но на самом деле прошло триста лет — так сладостно было пение. Когда же он вернулся в монастырь, то не нашел никого из прежней братии. И только один глубокий старик припомнил, что ему когда-то рассказывали: давным-давно отлучился в лес монах, исчез без вести, и больше никто никогда не слышал о нем.