Я слышу как в примятой, жухлой траве до сих пор бегут ручейки крови, уходящие прямиком в бурный поток, чувствую этот жгучий запах пороха и медный привкус на губах. Злоба и ненависть от своей бесполезности и беспомощности затопляет рассудок до самых краев. Дайте мне ту паскуду, что наворотила это чистилище. Это не просто боль… этому даже нельзя подобрать название. Дайте мне, ну пожалуйста… и я растерзаю голыми руками, загрызу, подвешу за глотку, за яйца, прямо на самой площади, погруженного в руины Отречения.
Медленно ползу, пересекая небольшое расстояние между разрушенных домов. Я должна хоть попытаться кого-нибудь найти, если перестану делать хоть что-нибудь — свихнусь… Палящий, раскаленный гвоздь в сердце вбивается исключительно мучительно. Дышать невыносимо больно. Все видимое пространство засыпано телами. Ах, как же их тут много… Боюсь увидеть знакомое лицо. Ощущение, что я спустилась в пекло к самому дьяволу… пепелище и мертвые люди. Мертвый Девид… его вытянувшееся, застывшее, обезображенное ожогами тело первым бросается в глаза. И полыхающий жаром гвоздь входит в сердце по самую шляпку, срезав дыхание, слезы дорожками скользят по щекам.
Потихоньку доползаю на самую окраину Отречения, недалеко простилается железная дорога. Вокруг все никак не смолкают завывания оружия. То ли началась война, то ли все бесстрашные окончательно рехнулись, но как это началось я совершенно не помню. В памяти огромное белое пятно, наполненное странным киселем забвения. Безумие.
Люди стреляют без разбора по всему, что передвигается. Черт, вот идиоты! Простилающиеся по земле выбоинки от пуль, загоняют меня в неглубокую канавку, вынудив пустить очередь по верхам, над головами стрелков, утыкая тех рожами в грязь. Да что с ними со всеми творится? Почему они отстреливают своих? Ни лидеров, ни командного состава, за все свое путешествие по царству Аида я так и не нахожу. Бл*дь. Меня резко выдергивают со дна рытвины за руку.
— Это ты? — сквозь пелену густого воздуха слышу знакомый голос. Суно. — Давай выбираться отсюда.
— Куда? — еле разлепив ссохшиеся губы, осипши шепчу. Она выглядит еще хуже меня, словно полностью окунулась в кровавое озеро.
— Скоро поезд должен проходить, нужно постараться добраться до Бесстрашия, нужно найти кого-нибудь из лидеров и узнать, что происходит, — она бросает короткий взгляд на часы и падает рядом со мной, укрываясь от выданной в нашу сторону автоматной очереди.
Буквально вжавшись в землю и прикрыв руками головы, мы несколько минут не имеем возможности пошевелиться. Кажется, кто-то всерьез решает убить именно нас, а не просто разряжает обоймы.
— Ползком, — дергаю за рукав Суно и тащу за собой.
Нам хоть чуть-чуть везеница, чтобы проползти эти невероятно длинные и непроходимые пару десятков метров. Ну же, еще немножко совсем, еще… У меня есть цель. А когда есть цель, отступает все — и боль, и сомнения, и страх. Когда до рельс остается практически рукой подать, нас снова впечатывает в землю, как саженцы, по самое не могу. И стреляют явно на поражение, вашу мать. Передернув затворы, нам больше просто ничего не остается делать, как вежливо отвечать на перестрелку, чтобы уберечь свои никчемные жизни. И мы стреляем… мы снова убиваем. Господи… помоги же нам…
Низкие вибрации земли постепенно набирают обороты, поезд приближается. Черт, и как же нам туда запрыгнуть? Еб*нные стрелки не прекращают шмалять в нашу сторону, не оставляют никакого времени для разбега. Суно нервничает, тоже все прекрасно понимает. Черт! Черт! Черт! Да вашу ж мать, пошли все нахер. Так просто я свою шкуру не продам.
— Рискнем? — быстрый взгляд в мою сторону и Суно перезаряжает оружие. Киваю. Ну, конечно, а куда нам еще деваться?
Состав не сбавляя скорости несется по рельсам и мы, подскочив с земли, резво перебираем ножками, сдобрив все свои действия грязными ругательствами. Набираем разгон, попутно пригибаясь от лупящих по стали вагонов пуль. Ухватившись за поручень, затаскиваю свое тело внутрь и тут же кидаюсь за Суно, ловя ее за руку. Ее сильно швыряет, словно толкнули в спину и слегка обмякнув, женщина падает прямо на меня. Убили… опять убили… боже…
Не знаю, сколько я пролежала рядом с Суно, упершись взглядом в стену, никаких мыслей, только кажущаяся невозможно бесконечной — пустота. Кромешная, забирающая все, что ценно в этой жизни, абсолютно все, пустота. Да что же это такое? Не смей сдаваться, не позволяй себе сломаться. Ты не можешь, не должна!
Но печальная соль безостановочно ползет по вискам, скручиваюсь в маленький клубок, обхватив плечи руками. Как же мне плохо, как же больно. Эрик… ну где же ты, где? Ты всегда меня спасаешь, всегда появляешься, когда мне нужен. Ищешь ли ты меня? Может он думает, что я там погибла? А вдруг уже размазал скупую мужскую слезу и похоронил меня мысленно, или надеется еще? А надеется ли вообще? В то, что он жив, свято верю, знаю, как в то, что мое сердце еще бьется. Оно бьется. Если бы с ним что-то случилось, если бы он… ушел… я бы это почувствовала. Боже, только не дай ему погибнуть… А он… знает ли Эрик, как много для меня значит? Я не сказала вчера ему, что люблю, испугалась. И жалею теперь. Может, уже никогда не скажу.
Внезапно поезд довольно резко сбросил скорость. Приподнявшись на корточки, выглядываю за открытую дверь, но голова настолько невыносимо кружится, что ничего не разобрав, я снова валюсь на жесткий пол. В глазах пляшут темные пятна, сменяясь жуткими, кровавыми картинками. Ненавижу… ненавижу!
Будьте вы все прокляты, твари, возомнившие себя вершителями судеб… горите в аду! И знайте, если доберусь до вас — жизнью клянусь, небом клянусь, камня на камне не оставлю от вашего нового, ёб*нного мира. Господи… дай мне только сил и терпения. Как же мне страшно… невыносимо, просто невыносимо больно, мучительно… Где же ты? Эрик… родной мой, найди меня… забери меня отсюда… ну, пожалуйста… мне так плохо… чертовски больно… ты так мне нужен! Слезы иссякают нескоро. А когда иссякают, на грязном полу остается только опустошенная человеческая оболочка. Наконец, приходит спасительная темнота…
Поезд мерно покачивается, словно убаюкивает. Кто-то теребит меня за плечо… С трудом разлепляю глаза. Черт, где это я? Рука пытается нащупать автомат, но его нет, как нет и оружия Суно. Проклятье, почему все так плывет… Кажется, меня очень неплохо по голове приложили… Что, вообще, со мной произошло? В голове все путается. Я сбежала из Отречения… Потом ползла… Сколько я уже валяюсь тут… в обморок свалилась. Да, точно, было такое. Куда же делось оружие? Наконец, мне удается осмотреться. Афракционеры…
В вагоне свистит ветер. Меня окружают вооруженные люди, а у меня нет оружия. Вот, бл*дь, выспалась идиотка… Афракционер с повязкой на глазу склоняется надо мной и отводит свой пистолет в сторону. Рядом с ним взрослый мужчина с иссеченным рубцами, шрамами и маленькими ямками лицом, видимо, оставшимися после кожной болезни. Человек десять, все мужчины и от этого становится как-то уж жутко. И что мне теперь делать?
Все молчат, разглядывая меня как невиданную зверюшку, походу дела мне теперь полный пи*дец. Одежда грязная, местами разорвана, но у них есть оружие… и мое они забрали. Сука, Эшли, ну вот что же ты за придурошная такая, а? Перед глазами все плывет, несколько раз зажмуриваюсь и тру лицо ладонями, пытаясь привести хоть немного себя в форму. А потом… Золотистые волосы, пусть давно не мытые, но это они, да. Серьезная складка между бровями и чуть дрогнувшие тонкие губы в улыбке.
— Эдвард! — восклицаю я, подаваясь вперед, и чуть не падаю. Но он ловит меня и усаживается рядом на пол, не убирая своих рук с моих плечей. — Эдвард, это ты… живой, живой.
— Узнала? — голос все тот же, с нотками насмешливости и немного мягкий. — Что ты здесь делаешь?
От него пахнет костром, улицей, смесью мазута и оружейного масла и чуть-чуть не мытым телом, но запах совершенно не кажется противным. Наверное, если человек дорог, то не имеет никакого значения — чем от него может пахнуть. С силой обхватываю его за шею и утыкаюсь носом в висок. Он немного похудел, скулы стали острее, но и возмужал. Сердце подскакивает в груди и пляшет, пляшет. Слезы новым потоком текут по щекам, а горло перехватывает сухой спазм.