— Скучаете тут без меня?.. — прокричал он, но тут же, будто споткнувшись о тяжелый Валькин взгляд, остановился и неловко попятился назад. — Хе-хе, я так, к слову пришлось… Ну-ну, не буду вам мешать… — и осторожно прикрыл за собой дверь.
— Пошли и мы, что ли? — предложила Лида, заглядывая сбоку в Валькины тоскливые глаза. — Погода на дворе хорошая, ясная. Проводишь меня до дома… Одевайся, Валя…
Валька почти не сопротивлялся уговорам. Напялил на себя мешковатую ватную куртку климкостюма и пошел вперед, не оглядываясь на семенящую сзади Лиду. Она догнала его у выхода из общежития.
— Валя! Ты же дверь забыл закрыть, — растерянно глядя на хмурого Вальку, пробормотала Лида. — Ведь… обворовать могут.
— Чего еще? — не понял Валька и со злостью пнул носком сапога тяжелую входную дверь, обросшую по контуру пушистым ворсом инея.
— Что с тобой, Валя? — беспокойно спрашивала Лида, едва поспевая за быстрым шагом Вальки.
— Ничего! Да что ты ко мне привязалась?!
— Не груби мне, — строго сказала Лида и решительно взяла Вальку под руку, потому что навстречу им по льдистому шоссе шла Зинка… Валька, умный и добрый, все понял, все почувствовал, локтем руку прижал покрепче и шаг поубавил, чтобы Лиде не бежать А когда накрашенная мымра, медсестра Зинка, простучала своими каблучками мимо них, Валька поглядел на Лиду и улыбнулся совсем по-детски…
Калитка скрипнула…
— Стоишь? Все ждешь?.. — ворчливо проговорила мать, входя в комнату и опуская у порога тяжелую сумку с продуктами.
Начинается…
— А его сегодня на вокзале видели. Может, убёг уже твой сокол ясный… Нечего сказать, нашла себе на том клятом Севере сокровище!..
— Ну что вы, мама? — тихо сказала Лида.
— Знаю, что говорю! — отрезала мать. — Сколько волка ни корми… У-у, пьяница проклятый! И ведь нет того, чтобы в дом, а все норовит из дома. Другие пьют, да не за свои, а твой-то… Глаза б мои его не видели! У других людей как у людей, а у нас же… Ох!
Переодевшись, мать вышла из соседней комнаты в домашнем халате, со вздохом подняла сумку и направилась в кухню, на все лады проклиная зятя. Чтобы не слышать ее тяжелых слов, причиняющих почти физическую боль, Лида готова была уйти, убежать куда глаза глядят… Но куда убежишь из дома?
— Тянешь на своих плечах все хозяйство, кормишь две семьи, недоедаешь, недосыпаешь, от себя кусок отрываешь… — привычно и бранчливо ворчала на кухне мать, укладывая в холодильник мясо, овощи, масло и комбижир.
— Уж ты-то недосыпаешь, недоедаешь, — тихо, чтобы никто не услышал, произнесла Лида и отвернулась от кухни.
Ей хотелось однажды высказать все прямо в лицо матери — что не от себя она кусок отрывает, а в столовой ворует, да, ворует, и все ей мало, и главное, за что она Вальку не любит, — не тащит он в дом ничего со своей овощной базы…
Осторожно прикрыв дверь на кухню, чтобы не слышать материнских причитаний, Лида подошла к окну и снова застыла, вглядываясь в несуетное движение прохожих — и местных жителей, и тех, кого в этом южном городке называли с оттенком пренебрежения и легкой, тщательно скрываемой зависти — отдыхающие…
А Вальки все нет и нет…
Запах лиственницы…
Елок на Севере не было. Перед Новым годом, примерно за месяц, Валька принес из тундры коричневые шершавые ветки.
Не говоря ни слова, поставил их за печкой в ведро с водой. Ветки в тепле ожили, из почек пробились тонкие нежные зеленые иголочки. А в конце декабря Валька подвязал эти ветки к рукоятке лопаты, и получилась елочка, совсем как настоящая…
Еще тогда, на обледенелом шоссе, Лида знала, что между ней и Валькой в этот вечер будет что-то запретное, и страшное, и неотвратимое, и желанное; они уже не шли, а почти бежали к маленькому домику на краю поселка, торопясь и задыхаясь на морозном ветру, и Лида с тревогой думала, что станет делать, если к ее соседке пришел ухажер, и куда им потом идти с Валькой, куда?..
Но на двери висел замок.
Пока Лида доставала из тайничка ключ и возилась с замерзшим механизмом, Валька стоял рядом, засунув руки в карманы, и постукивал носком сапога по обмерзшему сугробу. Исподлобья он разглядывал полуразваленную хибарку, окна которой были наглухо зашиты фанерой и сверху забросаны снегом.
— Окна зачем забили-то? — спросил Валька.
— А это на зиму только, чтобы теплее было.
— Как кроты… — усмехнулся Валька. — Я, наверно, не смог бы жить так… Будто в погребе, без света…
— Какой же свет зимой? В полярную-то ночь?..
— Какой ни есть, а свет! — сказал, как отрубил, Валька и пошел следом за Лидой, пригибаясь на входе, такой уж низкой была покоробившаяся дверь.
В сенцах они опять задержались, пока Лида открывала второй замок, и лишь затем вошли в маленькую, жарко натопленную кухоньку.
— Раздевайся, ноги вытирай и проходи в комнату, — сказала Лида. — Я тебя чаем угощать буду…
Валька послушно разделся и направился за занавеску. В доме была только одна комната, перегороженная низенькой печью, и одну половину называли кухней, а во второй половине жили. На стенах висели два ковра (в морозы они примерзали к стенам), под коврами стояли две кровати, застеленные одинаковыми голубыми покрывалами, посреди комнаты был стол с вазой, в которой пылились бумажные цветы.
— Вот… Хоть чаю настоящего попьешь… Разве в столовой чай? Там ведь его жженым сахаром закрашивают.
— Как — сахаром? — удивился Валька.
— А ты и не знал?.. Для цвету — жженым сахаром, обыкновенно.
— А чай? Воруют, что ли?
— Нет… — улыбнулась Лида. — Сколько по норме положено, столько и закладывают, но… он жидкий получается.
— Ну дела…
— А я тебе сейчас цейлонского заварю… Варенье тебе какое больше нравится — земляничное или вишневое?
— Все равно, — махнул рукой Валька.
Потом Валька и Лида сидели друг против друга и чинно прихлебывали душистый чай.
— Вот так мы и живем… — щебетала Лида. — Этот домик рыбкооп списал, и его хотели на слом пустить, а мы с Дюймовочкой попросили, чтоб его нам отдали. И отремонтировали как смогли. Теперь живем. Все же лучше, чем в общежитии, правда?
Валька молчал, хмуро оглядывая уютное девичье гнездышко, украшенное в мыслимых и немыслимых местах салфеточками, занавесочками, накидочками и вырезанными из журнала «Советский экран» цветными фотографиями киноартисток.
— Ой, совсем забыла! — всплеснула руками Лида. — У нас ведь коржики есть! Принести?
— Валяй! — сказал Валька и откинулся на спинку стула.
Он страшно смущался в гостях и оттого грубил или хотел казаться грубым, но ведь на самом деле он был ласковым и добрым, и Лида уже знала это и прощала ему все…
Забывшись, Валька взгромоздился на стол локтями, но вскоре опомнился и сложил руки на коленях. Хмель понемногу выветривался из Валькиной головы — он потом признался, что перед танцами выпил для храбрости, — и вот таким, покорным и тихим, он все больше нравился Лиде. Она продолжала болтать о всяких пустяках, а Валька сидел, опустив голову, внутренне напрягаясь, и ждал, когда Лида опять погладит его соломенные волосы. Лида ходила из комнаты в кухню и обратно, носила чайник, сахарницу, печенье, и как-то само получилось, что вдруг Валька оказался на ее пути, положил руки ей на плечи. Лида замерла. Крепко прижавшись друг к другу, они стояли и молчали, и наполнявшее Вальку теплое доброе чувство сменялось другим, нетерпеливым и властным, и волнение, охватившее его, передалось Лиде, она с плохо скрываемым страхом и желанием заглянула в Валькины глаза и перешла на шепот:
— Валя, Валечка… Сейчас Дюймовочка вернется…
— Не вернется, — прерывистым шепотом ответил Валька, и глаза его помутнели, сделались неузнаваемо широкими, бездонными, и Лида, задыхаясь, полетела в их синюю глубину.