— Солдаты, в путь, в путь, в путь… — запел он, снова усаживаясь за рычаги.
По всем расчетам, домик геологов должен был показаться с минуты на минуту, и на последних километрах Бондарев газовал вовсю. Машина с ревом мчалась по лужам, взметая фонтаны брызг и крошево тонкого льда. Через час Бондарев пересек тракторный след, наполненный водой, потом с хрустом раздавил гусеницей какой-то ящик, а потом, приняв чуть правее, увидел и долгожданный домик, с первого взгляда показавшийся нежилым. Дорога к нему лежала через глубокую бочажину. Бондарев, не раздумывая, направил вездеход вперед, не тратя ни минуты на объезд. Тяжело плюхнувшись, вездеход поплыл, у самой кабины заплескалась серая вода. Бондарев зачерпнул ее горстью, отпил глоток, мокрой ладонью протер усталые глаза.
Перед берегом Бондарев сбавил газ, вездеход осторожно вскарабкался по крутому подъему и на рысях рванулся к домику. У самого порога Бондарев лихо развернулся, пропахав глубокую, сочащуюся желтой водой полосу. Мотор несколько раз всхрапнул, как загнанная лошадь, и смолк. Наступила тишина.
— Та-ак, — сказал себе Бондарев, неторопливо закурил и стал ждать, все больше удивляясь тому, что никто не выбежал навстречу. Шум мотора в тихую погоду разносится на десять километров, а эти, видать, замиловались, даже слышать не хотят…
Докурив папиросу, Бондарев вылез из кабины, постоял на крыле, потоптавшись, спрыгнул на землю. Обошел вездеход кругом, постукивая каблуком крепкого кирзового сапога по туго натянутым гусеницам и краем глаза наблюдая за окнами — будто вымерли все! — наконец не выдержал, сунул монтировку за голенище, коротко матюкнулся, сплюнул и пошел в дом.
Жалобно скрипнула и отлетела внутрь под ударом сапога легкая дощатая дверь. Пригнувшись, чтобы не зацепить косяк, Бондарев прошел в сени.
Постучался.
Ни звука в ответ.
Вошел в комнату. Осмотрелся недоуменно. Кругом царил беспорядок, какой оставляют после себя люди, в спешке покидающие временное прибежище.
— Эй! Есть тут кто? — неуверенно, но громко позвал Бондарев.
Отодвинулся брезентовый полог, прикрывавший вход во вторую комнату, и оттуда вышла Марина, спросонья кулаком потирая глаза. Бондарев окинул ее беглым взглядом и, закусив губу, отвернулся. Грубый грязный свитер, рваные ватные брюки, — на кого ты стала похожа, Марина, Маринка!..
— Тише вы, Кулешов болен, — сказала она, и Бондарев не узнал ее голоса, хрипловатого, низкого, прокуренного. — Вездеход базовый?
И — осеклась. Посмотрела на Бондарева долгим взглядом, будто не веря своим глазам. Отступила на шаг.
— Ты?.. Это ты…
— Как видишь, — сказал Бондарев и поморщился, потому что ответ помимо воли получился у него менее грубый, чем хотелось бы. — Ну, что там с твоим Кулешовым? — спросил он, делая упор на «твоим». — Встать-то хоть может?
— Нет, — все еще сохраняя растерянный вид, прошептала Марина. — У него, наверно, малярия…
Выходит, он и на этот раз обманул меня, — сказал Бондарев, поискал глазами, на что бы сесть, и устроился на каком-то ящике. — Никак у нас с ним разговор не получается. Когда он прилетал на базу, меня в тундру посылали, а когда я к вам на Волчью речку наведывался, вы черт знает где ошивались…
— Ты давно работаешь в экспедиции?
— Скоро третий месяц, — неторопливо ответил Бондарев.
— Что тебе нужно?
— Да ничего особенного. Поговорить с твоим хахалем, — сказал Бондарев и поправил монтировку, косо торчавшую за голенищем.
— Обо мне? — усмехнулась Марина.
— Не только…
С деланным равнодушием отворачиваясь к окну, Бондарев все ждал, что вот-вот Марина попросит его не делать глупостей или еще что-нибудь, подтверждая тем самым его превосходство над Кулешовым, но в это время из соседней комнаты донесся приглушенный стон, Марина зашуршала пологом и ушла туда. До слуха Бондарева долетели обрывки сбивчивого разговора, ни одного слова не разобрать.
— Был такой приказ: доставить вас на базу! — громко, чтобы слышали те двое, сказал Бондарев.
Ему никто не ответил, и тогда Бондарев встал, откинул полог и прошел в ту комнату. На куче спальных мешков лежал начальник поисковой партии Кулешов, а рядом, бессильно свесив руки, сидела Марина и испуганно переводила взгляд с Бондарева на Кулешова и обратно.
По виду Кулешова Бондарев понял, что дела здесь плохи.
«Ничего себе медовый месяц!» — подумал Бондарев и недобро ухмыльнулся. Кулешов снова застонал.
— Почему санрейс не вызвала? — насупив брови, спросил Бондарев.
— Рация… — устало махнула рукой Марина.
— Что — рация?
— Не работает.
— Давно?
— Угу… Дай сигарету.
— Папиросы у меня.
— Ну, дай папиросу. У нас давно все кончилось. Ребята забыли оставить… А ты все «Прибой» куришь, все экономишь…
— Мое дело, — огрызнулся Бондарев.
Нарочито громко ступая по скрипящим рассохшимся половицам, он обошел топчан, на котором стонал Кулешов, и склонился в углу над рацией.
— Понимаешь, я их слышу, а они меня — нет, — сказала Марина, с надеждой глядя на Бондарева.
— Ну и что? Приемник, значит, работает, а передатчик — скис! Четыре года в городе училась, а такой малости понять не смогла?.. Ладно, сейчас разберемся, — проворчал Бондарев, доставая из кармана отвертку.
Он быстро открутил четыре винта, удерживающие кожух, поддел его отверткой, но кожух не поддавался. Покосившись на Марину, Бондарев достал из-за голенища монтировку и сунул ее острым концом под кожух. Металл со скрипом полез вверх.
— То-то же! — довольно крякнул Бондарев.
Посасывая потухшую папиросу, он осмотрел запыленные внутренности приемо-передатчика, ощупал взглядом каждую деталь. Лампы не побиты, сопротивления без следов копоти… Бондарев присел на корточки, спиной к Марине, но каждую секунду он чувствовал на себе ее умоляющий взгляд, и от этого взгляда движения его становились увереннее, а пальцы рук приобретали необходимое спокойствие.
— Лампы запасные есть к нему? — не оборачиваясь, спросил Бондарев.
— В сенях полный ящик, — тихо ответила Марина.
— Неси, — скомандовал Бондарев и включил рацию. Вспыхнули синими и малиновыми огоньками лампы, в динамике послышалось легкое потрескивание. Осторожно постукивая отверткой по цоколю каждой лампы, Бондарев внимательно слушал, не раздастся ли подозрительный треск, который выдаст неисправную лампу… Цок-цок… Цок-цок…
Марина втащила тяжелый ящик и поставила его рядом с Бондаревым, а сама присела на край топчана.
— Достань-ка мне «ГУ-50», — бросил через плечо Бондарев.
— Я не знаю, какая это…
— Ладно, отойди… Сам возьму… «Не знаю!» — передразнил он Марину. — А что ты знаешь?
Он подтащил ящик поближе и стал доставать из него лампу за лампой, прочитывал название, находил подобную на панели рации и заменял, время от времени переключая тумблер «Прием — передача». После шестой или седьмой по счету замены в динамике раздался характерный свист, вспыхнула неоновая лампочка, подвешенная к антенному канатику, и Марина, неслышно подойдя сзади, тронула Бондарева за плечо.
— Дальше я сама…
От неожиданности Бондарев вздрогнул, посмотрел на ее руку, потрескавшуюся, с заусенцами у ногтей, и больше всего на свете захотелось ему потереться о нее своей колючей щекой… Совладав с собой, Бондарев поднялся на ноги, отошел от рации и насмешливо проговорил:
— Дальше осталась обезьянья работа — на кнопки нажимать…
Прикуривая, он сломал спичку, и Бондарев поспешил стать так, чтобы Марина не смогла увидеть его растерянным и слабым. Но ей было уже не до него. Настроив передатчик, она привычно запричитала перед микрофоном:
— «Сосна», «Сосна»… Я — «Земляника восьмая», я — «Земляника восьмая»… Как слышите меня? Прием…
«Земляника восьмая», черт бы тебя драл, почему не выходила на связь? Кто у аппарата? Прием!»
— «Сосна», «Сосна», у нас был неисправен передатчик. Теперь удалось починить…
Бондарев за ее спиной сумрачно хмыкнул.
— У аппарата… — Марина смущенно запнулась. — У аппарата Селяндина…