— …Хуфа? — вышептывает Цисса меж тяжелыми вдохами и медленно — боясь признать истину — разжимает ослабевшие руки.
Безжизненное тело ударяется оземь.
***
Элион пробуждается от сна, глубокого и черного, как бездонная пропасть. Долго не может взять в толк, как и когда очутилась на пыльных коврах. Голова гудит нестерпимо, все тело ломает, будто ее избивали, однако боль — недостаточная преграда для выжженных в памяти образов. Она сухо сглатывает, тяжело садится и охватывает колени руками. Впервые в жизни она увидела смерть такой близкой, такой… первобытно брутальной. Неужели она потеряла сознание? Нет-нет, все было иначе…
Осознав, что случилось, Цисса склонился над телом Хуфура. Долго, не мигая, всматривался в его лицо. Не поднимая головы, спросил о состоянии Элион и посоветовал ей уйти отдохнуть — не сумев подобрать сколько-нибудь уместных слов, она трусливо послушалась. Теперь же, хочет или нет, она должна возвратиться в реальность — где любимый мужчина из-за нее погубил своего младшего брата.
Темные проходы кажутся сегодня до странного тихими — хотя, несомненно, они были такими всегда. Элион идет неспешно, оттягивая момент возвращения в зал, где вчера развернулось трагичное действо. Кажется, она снова застанет там Циссу, бессильно нависшего над трупом Хуфура… Но в зале нет ничего, кроме разбросанного в ходе битвы добра: перевернутых саней, мешков, бутылей и прочего. Робкий выдох облегчения. Шаг — босая нога ступает на сломанный гребень.
Встречая эльфийку предрассветными сумерками, Нэадин впервые не смеется ей в лицо — ухмыляется скорее, устало, невесело. Поодаль от скал высится прямой как шпиль Цисса, Элион подходит к нему с замершим сердцем, но не дерзает начать разговор. Хуфур лежит перед ними на спине: причесанный, вымытый, руки вдоль тела, глаза закрыты, хвост закручен в причудливый символ — минувшую ночь Цисса провел, готовя и свершая похоронный обряд.
При виде мертвого обидчика Элион, к удивлению, ничего не испытывает: ни брезгливости, ни печали, ни страха, ни радости мщения. Глядя на него, она будто освобождается от всех треволнений — погружается в философское, хладнодушное созерцание, которое рассеивается, стоит ей скосить глаза на невольного убийцу.
Она даже не видит лица, закрытого волосами, как траурной вуалью, и фигура его смотрится не то чтобы понуро… Но внимание привлекают раны: черные, грязные, облепленные коркой высохшей крови. Циссе ничего не стоило омыться, прежде чем приступить к обряду — вряд ли он не успел иль настолько забылся: он нарочно их оставил. Чтобы было больно. Чтобы наказать себя.
Едва касаясь, Элион берет его за руку.
— Цисса… — Легкое ответное пожатие. — Ты не виноват… — Длинные пальцы вздрагивают и отстраняются, но она удерживает их. — Ты не виноват! — громко повторяет и цепляется сильнее: будто, отпустив, позволит ему сорваться в пропасть.
Чуть погодя змей глухо вышептывает:
— Я стершу слофо. Фещером отпрафимся ф путь. Ферну тепя эльфсам — и прощай. Скоро сапутешь фсе, что стесь пыло, как плохой сон.
Элион понимает его отстраненность, но потворствовать ей не готова. Она прижимается к Циссе, не боясь потревожить свежие раны, — лишь бы он чувствовал, что она рядом.
— А что будет с тобой?
— Фернусь ф племя. Скашу прафту-с. Приму решение фоштя-с.
— И… каким оно, по-твоему, будет?
— Не снаю-с.
— Врешь!
Недолго подумав, Цисса признается:
— Фошть племени — ефо отец.
Элион холодеет.
— Тебя казнят…
— Та-с.
— Несправедливо!.. Ты не нарочно! Это… трагичная случайность! — Она лихорадочно вспоминает все, что читала о нажьих законах. — Хуфур поступил нечестно — пытался силой отнять чужое, ты же сражался за то, что по праву твое, за то, что тебе д-дорого… — Ее голос падает. — Ты ведь жизнь мне спас…
— Тфоя шиснь — фашнее-с?
— Не пытайся поймать меня за язык! — Распираемая все растущим отчаянием, она прекращает следить за словами. — Я не говорю, что его надо было убить, но он получил ровно то, что заслужил! — Резкий поворот головы. Красное пламя из-под спутанных волос. Элион сознает, что зашла далеко, но взгляд не отводит, продолжая более мягко: — Цисса… никто ведь не узнает. О вас еще долго не вспомнят. Мы можем…
— Нет.
— …Можем сбежать. Вместе, — настаивает она. — Можем увидеть мир. Летом, когда в долину Улау вернется тепло, я покажу тебе мою родину… Там так красиво, Цисса! Буйноцветные луга, зеленые холмы, что издали кажутся бархатными, бесчисленные ручьи, гремящие водопады!.. У меня слов не хватит, чтобы все это описать. — Она осторожно дотягивается до его щеки. — Считай меня себятницей, если желаешь, но я не позволю тебе умереть. Такого бремени мое сердце не вынесет. Ведь все это из-за меня…