Смягчившись от ее слов, он все же хмыкает с легкой издевкой:
— Фынесет, не пойся. Ты молота-с. Найтешь мущину. Ротишь отпрыска. Меня сапутешь — станешь щастлифа.
— Я не хочу так! — восклицает она, уткнувшись лбом в его плоский живот. Долго молчит в тяжелом раздумье. Наконец вздыхает. — Прости… Я не права, что так наседаю. Тебе нужно время — смириться с утратой — а я, как дитя, требую немедленной ясности. Но я тоже прожила потрясение. Мне боязно. Кажется, если ты сей же час не поклянешься избежать судилища, то потом уже будет поздно. — Она отстраняется и поворачивает обратно к пещере. Через несколько шагов замирает, не решаясь взглянуть ни на Циссу, ни тем паче на мертвое тело. — Ты вправе принять кару за то, что считаешь преступлением… Ежели намерение твое не изменится к тому дню, как мы достигнем Киртегала, то я постараюсь это принять. Но прежде хочу описать тот выбор, что лежит перед тобой: отдаться заведомо пристрастному судье, вернувшись в племя, где тобой пренебрегают за врожденный изъян, или остаться с женщиной, которая… влюблена в тебя, несмотря ни на что.
Элион исчезает в разломе скалы, оставив Циссу в лучах золотистого рассвета.
Пытаясь отвлечься от мыслей, она собирает те из отобранных для путешествия вещей, что не сильно пострадали в стычке, без аппетита утоляет голод да размышляет, как бы все-таки приладить к саням навес, пока жгучий день не загоняет ее под землю. Туда же со временем спускается Цисса.
Молча глянув на эльфийку, устало свесившую с берега ноги, он не спеша погружается в воду, где остается так долго, что Элион задается невольным вопросом: нет ли внизу пещер с воздушными карманами? Наконец, задрав голову, чтобы волосы не облепили лицо, очищенный от ранений и грязи, Цисса вновь возникает перед ней.
Вдох. Грустное мерцание из-под мокрых ресниц. Проникновенный, многозначащий взгляд. Элион понимает… Они тянутся друг к другу, исступленно, отчаянно, с такой силой сжимая объятия, будто хотят слиться в единую сущность. Поцелуй — глубокий, но не любострастный, полный живого, могучего чувства — скрепляет безмолвную клятву их душ. Эльфийка заливается слезами — если бы наги умели плакать, Цисса, возможно, присоединился бы к ней.
В последний раз причмокнув губами, он упирается своим лбом в ее.
— Я не прощу сепя. Но я хощу шить. Хощу люпить. Хощу, штоп меня люпили…
— Я люблю тебя, Цисса! — всхлипывает Элион.
— И я тепя, мое солнце-с. Но путет слошно. Нас с топой… никте не примут.
— Велика беда! Никто нам не нужен — будем сами по себе! — Окрыленная, она звучит по-детски восторженно.
Он улыбается.
— Кхакая ше ты еще маленькая…
Элион толкает его в шуточной обиде на приевшееся уже замечание — в ответ он стаскивает ее с берега, смеясь окуная в студеную воду.
Эпилог
В последующие годы в самых разных краях, кроме разве что дальнего Севера, встречалась люду диковинная пара: матерый наг, невесть зачем покинувший пустыню, да наемная колдунья из чистокровных эльфов. Они неизменно держатся вместе, беседы ведут на языке Востока и смотрят друг на друга с непристойным влечением — не важно, есть вокруг люди аль нет.
Но не всякий, завидев статную девушку в компании дикаря, поверит в такой богомерзкий союз, и помогут вам духи, если вы (по-пьяни или от большого ума) вдруг дерзнете за ней приударить! Обычно спокойный и даже приветливый — хотя оттого не менее страшный, — змей теряет всякую человечность, стоит кому прикоснуться к эльфийке. Некоторые из тех, кому довелось с ней общаться, даже клянутся, что она зовет его мужем…
Так и бродят они по свету, нигде подолгу не задерживаясь, ни к чему да ни к кому не привязываясь. А впрочем… как-то раз прошелестел удивительный слух, что приметная пара усыновила младенца, спасенного ими из гоблинских лап. Но в такие чудеса уже сложно поверить.
Конец