Йона рассердился:
— И ты можешь такое говорить! Иди домой! Я скоро вернусь. Пока реб Гилел в Летичеве, нужно, чтобы этот бандит убрался отсюда ко всем чертям.
— Так он тебя и послушает.
— Увидим.
— Один ты не пойдешь! Я позову людей.
— Прошу тебя, не шуми, иди домой! Ничего со мной не станется. Связанного волка бояться нечего.
Йона вырвался из рук жены и быстро зашагал огородами к речке.
— Ой, несчастье мое! — вскрикнула Ципа. — Тот еще, не дай бог, убьет его. Йона! Йона! — кинулась она за мужем. — Подожди, я тоже иду с тобой! Йона! Йона!..
Плотно прикрыв за собой дверь, Давидка уселся на крыльце и заиграл. Начал он с этюдов, заданных ему учителем, но, услышав жалобное мяуканье кошки, перешел на какую-то мелодию, напевая: «Колодец, колодец и кошка…»[20]
Из садика вернулись Ита, Борух и приезжий. Последний как бы оправдывался перед ними:
— Я разве скрывал от вас? Разве вы меня спрашивали, кто я, что я, а я вам не ответил?
— Что вы, реб Манус, никто вас не упрекает. Так вы, оказывается, музыкант?
— Тысячу раз извините меня, милая, я не просто музыкант, а оркестрант оперного театра
— Оркестрант, говорите? Пусть будет оркестрант.
— Ита, дай же слово сказать. Все-таки не понимаю, как это вяжется, — спросил Борух, — послали вас сюда, говорите вы, родители невесты? Но они ведь живут в Ленинграде, а вы живете, кажется, в Москве.
— Оркестранта Театра Станиславского и Немировича-Данченко знают также и в Ленинграде.
— Вы, я вижу, богач, не сглазить бы, точно как наш Йона, — сказал Борух, поглядывая на ордена и медали на груди у Мануса.
— Не жалуюсь. Этот орден я заслужил в театре, а вот звездочки и медали принес с фронта. Там я тоже играл, только не на скрипке и не на кларнете, а на гармате[21] я там играл, как сказано у одного нашего поэта.
При этих словах Мануса Давидка начал декламировать:
— «Играешь на барабане? — Нет, генерал! — Ну а на флейте? — Нет, генерал! — На чем же играешь, скажи, солдат! — На пушке играю, — ответил солдат».
— Парнишка ваш, вижу, знает еврейский!
— А почему ж ему не знать?
— Так вот, тридцать лет проработал я в театре. Теперь я уже на пенсии, но два месяца в году играю там. А остальные десять месяцев делаю почти то же, что и вы, — подрабатываю понемногу, имею, так сказать, собственную капеллу. Играем на свадьбах, на юбилеях, на всяких других торжествах. Я сам играю на четырех инструментах. Четвертый инструмент, скрипку, я оставил дома. Хотите знать, как я попал сюда? Отец невесты, Матвей Арнольдович, вызвал меня из Москвы в Ленинград, чтобы я со своей капеллой играл на свадьбе его дочки…
Ита удивленно глянула на Мануса:
— На чьей, вы сказали, свадьбе?
Манус, словно не заметив, как Борух с Итой переглянулись, продолжал:
— После свадьбы Матвей Арнольдович говорит мне: «Поезжайте к моему свату в Меджибож на несколько дней раньше и разучите с местными музыкантами несколько современных вещиц — скажем, „Семь сорок“, танго „Суббота“, „Билет в детство“, твист…» Одним словом, заказал целую программу для дубль-свадьбы…
— Ничего не понимаю, — перебила его Ита, — разве они уже справили свадьбу? И что это за дубль-свадьба?
— Ну, так говорится. Вот я и приехал.
— Послушайте, — схватил Борух Мануса за руку, — может, вы насовсем останетесь у нас? Вас тут озолотили бы.
— Так они и возьмут да бросят Москву и Ленинград ради переулка Балшема и Гершеле Острополера. Скажите мне лучше, каков этот сват. Он приличный человек?
— Матвей Арнольдович? Да, видимо, очень приличный человек. Говорят, он занимает в Гостином дворе довольно высокое положение.
Борух скривился:
— Не очень-то почтенное занятие. Не знаю, как у вас там, но у наших здесь торговля не в большом почете. Знал бы реб Гилел, чем занимается сват, навряд ли породнился бы с ним. Ох, сколько этот Гилел настрадался! Единственный во всем Меджибоже, которому чудом удалось спастись.
— Посмотрите только, как силен человек, — отозвалась Ита. — Реб Гилел перед войной был уже дедушкой. И вот пришли фашисты и убили всю его семью. Все, кто не успел эвакуироваться, лежат в земле. Каким же сильным должен быть человек, чтобы после такого несчастья, на седьмом десятке, пойти под хупу в надежде снова стать отцом и дедом! И реб Гилел, как видите, удостоился этого счастья. Посмотрели бы вы, какой у него наследник — рослый, красивый, крепкий!
— Реб Гилел не единственный у Всевышнего. Я недавно был в нескольких местечках и видел, что люди даже старше реб Гилела спешили заново создать семью, чтобы успеть оставить наследника. Очевидно, везде так. Речь ведь идет о жизни, о том, чтобы оставить кого-нибудь после себя.