Машинисты, кондукторы, кочегары были героями игр моего раннего детства. Бывая с отцом в депо, я мог разглядывать паровозы вблизи.
- А ну-ка, Димка, лезь ко мне в будку, - приглашал знакомый машинист Дмитрий Иванович Сурков.
Он разрешал мне трогать рычаги, поршень, заглядывать в топку. Видя мое восхищение, спрашивал:
- Ну как, тезка, нравится?
- Угу, - раздавалось в ответ.
- Не угу, а чудо. Вот что такое техника, - с гордостью говорил Сурков и добавлял: - Смекай и учись уважать ее.
То был добрый совет. Не погрешу против истины, если скажу, что он не только помог мне в летной школе, но и стал основополагающим в моем неизменно уважительном отношении к авиационным техникам, с которыми доводилось служить в молодые и зрелые годы.
Воспоминания раннего детства со временем потускнели, но одно осталось на всю жизнь - день похорон Владимира Ильича Ленина… Стоял лютый мороз. Он загнал меня и сестру Лену на печку - в квартире было холодно. Мы сидели молча, понимая по поведению взрослых, что произошло непоправимое горе. И вдруг протяжно загудел паровоз. За ним второй, третий… К ним присоединились деповские гудки. Тревожно-тоскливый гул потрясал Узловую. Стало боязно. К нам подошла [9] мама. По ее лицу текли слезы. До этого я только раз видел плачущую мать, когда хоронили Надю - мою младшую сестру. Мама тихо сказала:
- Не бойтесь. Это наша Узловая прощается с товарищем Лениным.
Я не раз слышал в депо, как рабочие говорили: «Ленин - вождь всех трудящихся». В моем детском восприятии слово «вождь» отождествлялось с понятием «самый главный командир». Мне стало очень жаль Ленина… А гудки гудели, гудели… Залегли в памяти услышанные позже нежно-печальные стихотворные строки: «И падали, и падали снежинки на ленинский от снега белый лоб».
Учился в школе я средне. Из учителей хорошо помню Георгия Яковлевича Куликова. Он преподавал русский язык и литературу, охотно ходил с нами в походы к реке, в лес - с ночевкой, кострами. Рассказы Георгия Яковлевича о дальних странах, об отважных первопроходцах будоражили умы подростков, служили своеобразными уроками мужества. В школьных играх я часто бывал вожаком. Позже, в старших классах, ребята избирали меня секретарем комсомольской организации.
Местом, где чаще всего встречалась молодежь Узловой, был железнодорожный вокзал. Обычно, особенно по вечерам, к приходу пассажирских поездов туда гурьбой валили рабочие парни, старшеклассники, влюбленные пары. В толпе гуляющих можно было встретить и «пижонов», освоивших быстро внешний лоск нэпмановской «культуры»: брюки дудочкой, крахмальная рубашка, туфли «бостон». Заглядывали иногда на вокзал и хулиганы - «братишки» в широченных брюках клеш, с финками за пазухой. Но и те и другие побаивались молодых ребят железнодорожных мастерских, и, как правило, гулянье на платформах и в сквере проходило спокойно. [10]
Позже центром нашего досуга стал вновь построенный железнодорожный клуб. Танцы под оркестр, кружки самодеятельности заполняли теперь все наше свободное от школьных занятий и домашних работ время. Были, конечно, и огорчения. По сей день помню: собрался на танцы, а ботинки «каши просят». Денег на ремонт нет. Сел чинить сам, но получилось, как в крыловской басне:
Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник.
И все же я пошел в клуб. Не по одежке встречали тогда товарищи друг друга.
Занимался я во многих кружках, но весь пыл своего сердца отдавал авиамоделизму. Правда, не сразу. В детстве мечтал быть врачом. Сказывалось то обстоятельство, что наш дом часто навещал железнодорожный доктор: болела мать, сестры. С восьмого класса моей мечтой стало самолетостроение. Часами пропадал я в кружке, изучая летные конструкции. Мог обнаружить неисправность в двигателе, отрегулировать различные механизмы. Когда я перешел в девятый класс, мне доверили руководить авиамодельным кружком в Доме пионеров.
О людях, чья юность выпала на 30-е годы, часто говорят: их воспитал комсомол. Преувеличения здесь нет. Наша школьная комсомольская организация жила полнокровной жизнью. Мы шефствовали над паровозным депо, где проводили субботники по уборке территории. Выезжали агитбригадой в близлежащие деревни и после выступлений работали в поле. Вместе со старшими товарищами участвовали в создании железнодорожного парка. И хотя не всегда были сыты и хорошо одеты, жили мы дружно и весело. Верили, что «тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет». [11]
Картинка далекого прошлого… 18 августа 1935 года. Праздник. Страна отмечает День авиации. Почти все население Узловой (поселок к этому времени стал городом) в парке. На улицах тепло. В небе ни облачка. Многие из узловчан наблюдают, как над большой поляной, переходящей в луг, кружат модели самолетов, сделанные в нашем кружке. А затем для меня и Николая Степина - моего основного помощника по авиамоделированию - наступил главный экзамен. С помощью нагретого на костре воздуха мы запустили шар-монгольфьер. Расчеты не подвели нас. На высоте около двухсот метров наше детище замерло, и из него на гуляющих ворохом посыпались листовки, славящие советских авиаторов, с призывами крепить Красный воздушный флот. Наш праздничный подарок был встречен восторженно.
В том же году Центральный Комитет ВЛКСМ бросил клич молодежи: «На самолеты!» Тысячи горячих сердец откликнулись на этот зов. 60 ребят послала Узловая в Москву кандидатами для поступления в авиационные школы. В их числе был и я.
Как в тумане промелькнули дни медицинский комиссии. Отбор был строгим. Наконец, мандатная комиссия в кабинете первого секретаря Московского горкома ВЛКСМ. Сидим, волнуемся. Рядом с председателем комиссии вижу знакомое лицо. Тихонько спрашиваю соседа: «Где-то я его видел. Кто это?»
- Да это Александр Косарев, наш генсек. Неужели не узнал? - отвечает сосед.
Но вот названа моя фамилия. Члены комиссии просматривают рекомендации, заключения врачей. Спрашивают:
- Кем хотите стать?
Отвечаю:
- Авиационным техником. [12]
- А стране нужны в первую очередь летчики, - говорит председатель мандатной комиссии.
- Могу и летчиком, - тотчас соглашаюсь я.
Вижу, как улыбается Косарев. Председатель встает:
- Поздравляю. Вы зачислены курсантом школы военных летчиков.
Фантастично! Путевку в такую школу получил один я из 60 молодых узловчан. Двое наших ребят были зачислены в школу авиатехников. Остальные вернулись домой.
В конце августа 1935 года пришло официальное извещение о зачислении меня курсантом Ейской военно-морской летной школы. Я очень ждал этот документ, но и волновался также: справлюсь ли? Нелегко было покидать Узловую. Волнение не могли скрыть и родители, особенно мама. Мне до слез было жаль ее. Нелегко было ей в голодное время быть хозяйкой большой семьи, сглаживать строгое отношение мужа к детям. Красивое лицо этой настоящей русской женщины никогда не искажалось переживаемыми тяготами, она никогда не повысила голос на нас, даже виноватых.
Сборы были коротки. На вокзал с котомкой пришел один. Отец был на работе, товарищи - кто на каникулах, кто в отлучке. Маму, чтобы не расстраивать, попросил не провожать меня к поезду, о чем позже горько сожалел. Очень часто молодежь начинает ценить доброту материнского сердца слишком поздно. Так было и со мной.
Гудок паровоза (поезд следовал на Москву) показался мне на этот раз необычным, каким-то грустным. Защемило в груди… Прощай, Узловая… Прощай, юность. [13]
Обретение крыльев
Из Москвы до Ейска мы добирались двое суток. Мы - это ребята, в основном москвичи, отобранные для учебы в летной школе. Почти все попутчики были старше меня, некоторые уже работали на промышленных предприятиях, другие учились в техникумах и даже на первых курсах высших учебных заведений. Чтобы не прослыть провинциалом, я забрался на верхнюю полку, где и провел большую часть пути.