Вот радость давить телепатическими щелчками блох, клопов, тараканов и в конце концов обнаружить, что твои сослуживцы и родные косо поглядывают на тебя, когда двери начинают распахиваться перед тобой сами по себе; шоферы автобусов - и машинисты электричек! - будут ждать, пока ты не войдешь в салон. Нерадостная участь прослыть колдуном, чернокнижником, оборотнем. Одним словом, выродком... Сколько их, киношных, литературных, бродит по земле. Утверждаю как профессионал - реальных немного. Единицы! Но они есть, заложившие души Мирам возмездия. Конечно, все эти христопродавцы на учете, сонм хранителей не дает им развернуться.
Теперь то же испытание предстояло мне. Я не имел права выдать себя взглядом, поджигающим на расстоянии, ни словом, пробивающим любую стену, ни мановением руки, способным вызвать локальное сотрясение. По молчаливому уговору, существующему в среде хранителей, мне следовало покинуть человеческое сообщество, но как я мог бросить на произвол судьбы семью, двух своих сыновей!
Теперь и до Василь Васильевича дошло сказанное Каллиопой. Лицо его обратилось в маску. Глаза странным образом запали в череп и тускло смотрели на мир из провалившихся глазниц. Руки обрели сходство с кистями скелета. Это было жуткое зрелище - он словно воочию увидал тот миг, когда перст судьбы вырвал его из сонмища фавнов, нимф, сатиров и леших и наградил неповторимо долгой жизнью. Он единственный, кто сохранился до нашего времени. Все мы - Каллиопа, Георгий, я сам - молодая поросль, каждому из нас предназначение открывалось внезапно, оглушительно, во сне. Я, например, ввел в наш круг Георгия, потомка линии громовержцев-воителей. Видели бы вы его глаза, когда он услышал мое признание, что я и есть Серый волк!.. Но об этом позже...
Между тем наш меченосец занялся банькой. Под пьяный треп деда Петряя Георгий вымыл парную, предбанник, натаскал воды в металлическую бочку, установленную на крыше сруба - каждый раз, когда мы уезжали, Петряй ломал насос.
Наконец наступил решающий момент. Я несколько раз, опившись противным сладковатым отваром, перекувырнулся через голову, потом высоко подпрыгнул Каллиопа, принявшая свой истинный облик прадочери Афродиты, подловила меня на излете, и на траву я уже пал человеком. Мягко опустился на ноги, встряхнул головой, глянул в зеркало в предбаннике. Я был тот же самый, что и до посещения Волковойни. Лицо, фигура, седина в волосах, только душе было тесно и душно под трехслойной немыслимой оболочкой.
Потом мы вчетвером парились до обеда, после чего Георгий и Доротея начали собираться домой. Отговаривать я их не стал - Каллиопа-Вероника уже откровенно брала мужа за руку, ненароком прижималась к нему. Я невольно, с некоторой долей стыдливости загадал, где они займутся любовью: по дороге, в родном Снове или отправятся на колдовской, расположенный в тропиках остров Гаваики, где у Георгия был устроен роскошный дворец, доставшийся ему в наследство от Ронго-громовержца, когда-то творившего свою волю на просторах Тихого океана. Там он обычно превращался в жуткое, мохнатое, длиннорукое чудовище. В этом обличьи он почему-то особенно мил Каллиопе.
Вслед за ними и Василь Васильевич отправился на машине домой. Приглашал и меня, но я отказался. До утра не хотелось трогаться с места, сил не было, места себе не мог найти.
До самой темноты я просидел на берегу Нерли возле припахивающего дымком, угасшего костерка и с волчьей печалью вглядывался в звездный купол, что накрыл присмиревшую землю, леса поодаль, заплутавшую в пойме калязинскую колокольню, чей угольный силуэт долго мрачнел на фоне ясного, угасающего неба.
Вокруг было тихо, только, чуть позванивая, поплескивала на песок река, в лесу что-то глухо и протяжно чмокало. Наливались спелостью звезды...
Шпиль колокольни указывал на ширококрылый, посверкивающий в южной стороне крест Лебедя. Созвездия в этом заповедном краю читались легко; их архипелаги, поименованные людьми, отчетливо горели в пропитанной тьмой вышине. Я мог на спор перечислить все видимые в тот момент сочетания звезд. Я давным-давно изучил все их названья, но это было бесполезное в(денье. Дело в том, что раскинувшийся над головой мерцающий рисунок был виден только с одного во всей вселенной места. С Земли... Какими бы показались мне звездные скопления с противоположной ветви галактики? Смог бы я отыскать созвездие, в котором под самой дальней буквой греческого алфавита было бы поименовано Солнце? И как его в тех краях именуют?
Голова пошла кругом. Интересно, хватило бы мне сил, чтобы пересечь Млечный путь из конца в конец?
Сон мне в ту ночь тоже приснился странный. С перебивами - мшистый валун, яма в земле. Из неё ощутимо, до дрожи, пахнуло сыростью и мертвящим холодом. Рядом с ямой Каллиопой с рассыпающей разноцветные искры волшебной палочкой в руке. На ней голубое, прошитое посверкивающими золотыми нитями одеяние королевы фей, русалок и вил. На светлых, платиновых волосах венок из аленьких цветочков. "Ищи человека с татуировкой на запястье", - слышу её голос. Тут же просыпаюсь...
Глава 3
Человек с татуировкой на запястье? Мне такой знаком. Шапочно... Встречались в компаниях. И наколка врезалась в память - как раз возле ладони, чуть повыше косточек. Точно, на правой руке. Редчайший сюжет, мастерское исполнение. Ободок в виде браслета, составленный из отдельных прямоугольных звеньев со снятыми фасками, чуть скошенными углами. Изображения были объемны, выпуклы, таинственны. Каждое звено напоминало циферблат с двумя почти одинаковой длины стрелками, только знаки, расположенные вкруговую, как на обычных часах, я бы не решился назвать цифрами. Скорее что-то напоминающее алхимические символы или обозначения зодиакальных созвездий, хотя между ними можно было различить и стилизованные подобия четверки, семерки, восьмерки и девятки. К сожалению, наколку я видел только однажды и мельком, когда Олег Петрович Рогулин, решив чокнуться, потянулся через стол со стаканом в руке. Его запястье с отдернутым грязным обшлагом проплыла возле моего носа. Тогда она и бросилась мне в глаза, эта татуировка.
В начале девяностых годов в связи с тяжелым финансовым положением института одним из первых попал под сокращение штатов. Завлаб был рад избавиться от него, поскольку Рогулин безбожно пил. С ним не церемонились, тем более что стаж "по вредности" он уже успел выработать, так что "ушли" его с пенсией. Спустя полгода деньги обесценились, пенсия превратилась в ничто, и Олег Петрович скоро превратился в образцового бича. Жил сбором бутылок, продажей книг, не брезговал обшарить карманы завалившегося на ночь под забором алкаша. Случалось, воровал по мелочи... Рассказывал он об этом бесстрастно - повезло, и ладно. Трепались, что в молодости он защитил диссертацию, от него многого ждали. Врали, конечно, - речь Рогулина была упрощена и безыскусна, он умело сыпал матерком и никогда, ни в трезвом состоянии, ни в подпитии, не упоминал о своей прежней работе. Круг его интересов - в ту пору, когда мы познакомились, - ограничивался количеством собранных бутылок. День считался удачным, если ему удавалось набрать их на батон белого хлеба. Все, что судьба подкидывала выше этой нормы, решительно пропивалось.
Был он среднего роста, щуплый, лицо поражало астральной худобой. Носил очки. Стекла были целыми, а вот пластмассовые дужки часто сменялись резинками - Рогулин ловко цеплял их за уши.
Вот что было удивительно - тусклые, водянистого цвета зрачки его с увеличением количества выпитого спиртного наливались ошарашивающе-бездонной голубизной. Даже при свете дня они жутко посверкивали... Его внетелесная оболочка было на редкость расплывчата и постоянно сочилась серовато-бурым свечением, в глубине его едва просматривались чакры. В этой тончайшей, сливающейся цветом с мокрым асфальтом сверхчувственной толще не было ничего таинственного, неясного, путаного. Неужели я бы не почувствовал! Обыкновенная история - институт, диплом, распределение в НИИ. Пусть даже диссертация! И все это на фоне рюмки. В конце концов жена подала на развод, Рогулины разменяли квартиру, Олегу Петровичу досталась однокомнатная хрущоба на первом этаже. Затем пенсия, и при нынешней её скудости он занялся сбором бутылок. Что здесь замысловатого? Что могло бы меня насторожить?.. Разве что непонятная страсть к перемене места жительства раз в год Олег Петрович обязательно менял квартиры. Даже когда требовалась доплата, он ухитрялся доставать деньги. Тоже ничего странного - у него двое взрослых работающих сыновей.