Путешествие друзей по Тбилиси продолжалось. На обратном пути с горы Мтацминда посетили за оградой храма на её склоне пантеон писателей Грузии, где похоронен и Грибоедов. Прошлись по узким улочкам Старого Тбилиси. Побывали там же в древней городской цитадели и у Метехского замка на берегу Куры. Да мало ли что ещё показывал своим друзьям в родном городе Гурам Александрович Николадзе. К его дому подъехали только под вечер. Там их уже ждала хозяйка — Тамара Луарсабовна.
Празднично был накрыт стол в доме Гурама Александровича. Тамара Луарсабовна хлопотала у стола и потчевала гостей, а хозяин возглашал тост за здоровье друзей, за верность в дружбе и любовь.
— Дорогие мои друзья! — говорил он. — У меня сегодня счастливый день. Судьба подарила мне нечаянную радость. Ну разве мог я ещё вчера или сегодня утром подумать, что встречу здесь моего друга Серго, Серёжку Селезнёва. Так выпьем за то, чтобы такие, счастливые дни были у каждого из вас! За счастье ваше и ваших родных, друзья!
— Спасибо, Гурам, — сказал Сергей Иваныч. — У меня тоже сегодня счастливый день. Я в доме моего друга и брата… Жалко, что ехал сюда так долго… Прости, меня, Гурам… Но всё же я здесь! И поэтому счастлив. Здоровья вам Гурам и Тамара и детям вашим!… Это ведь они здесь? — заметил Селезнёв на стене фотографию.
— Да, Серёжа. Это наши Верико и Зураб.
— Они не с вами?
— Что ты! Дочка с мужем в Ленинграде живут, а Зураб здесь недалеко в Рустави, инженер-металлург. У нас с Тамрико уже пять внуков. Сын приезжает иногда в выходные. А Верико только в отпуск. Так что мы с женой здесь одни. А у тебя как?
— Так же. Три дочки и ни одной дома нет. Все разлетелись по сторонам. Только в отпуск и приезжают. Правда, летом у нас весело: внуки отдыхают. А так тоже одни живём.
— Да, Серёжа. Се ля ви, как говорил наш друг Жан. Помнишь его?
— Ну как же! Разве можно забыть этого марсельца.
— Подожди, — Гурам Александрович поднялся из-за стола.
Он пошёл ненадолго в другую комнату, а, вернувшись оттуда, протянул Селезнёву ещё одну фотографию.
— Узнаёшь?
— А как же? — воскликнул Сергей Иванович. — У меня тоже такая есть.
И они стали рассматривать фотографию. Рожков и Колька подсели поближе. На снимке была группа молодых людей в полувоенной одежде, в каких-то странных фуражках с косыми ленточками на околышах.
— Вот мы с тобой сидим, Гурам.
— Да, Серёжа. А какие молодые!
— Это, по-моему, Паша Родионов.
— Он… А вот Вася Нестеренко. А это ведь Ваня Сухарев! Вот кого я сто лет не видел! Надо бы к нему в Рязань съездить.
— Поздно, Серёжа… Нет Вани. Ещё в прошлом году скончался.
— Да? А я и не знал.
— Я тоже от ребят узнал. Что поделаешь… Уходят ребята. Всё меньше и меньше нас остается. Потому и встречаться надо чаще, пока живём. Тогда живы и те, кто ушёл.
— Ты прав, Гурам, — после недолгого молчания произнёс Сергей Иваныч и вновь обратился к фотографии. — Вот этого парня не могу вспомнить.
— Так это же чех, Яном звали, штабник. А вот этот, в берете, Жан и есть.
— Отчаянный и весёлый был француз. Из Марселя. Всё время пел. Особенно свою любимую песню земляков.
— Он даже многих научил её петь по-французски. И нас тоже. Ты помнишь её, Гурам.
— Помню и хоть сейчас могу спеть.
— Так вот почему ты, Иваныч, по-французски-то знаешь. Понятно, — сказал Колька.
— Ты говоришь по-французски? — спросил Гурам Александрович.
— Так же, как и по-китайски. Просто однажды я ребятам прочитал «Марсельезу» на память.
— А ты им про это рассказывал?
— А чего рассказывать-то? Воевали и всё, обычное дело.
— А это где? — кивнул Колька на фотографию.
— В Чехословакии. В конце войны нас с Гурамом забросили к чехословацким партизанам. Для помощи им в деле связи с нашими войсками.
— Там было целое соединение партизанских отрядов, — подсказал Гурам Александрович.
— Да. А сфотографировались мы на память уже после окончания войны, где-то в середине мая. Город Оломоуц. Так кажется его название.
— Да, да.
— А ты ещё говорил, что по-японски знаешь, — напомнил Селезнёву Рожков.
— Всё очень просто. В июне сорок пятого нашу часть через всю страну на Дальний Восток перевезли. И мы с Гурамом ещё и там повоевали. Вот так, брат.
— Здорово.
— Но, боже мой! — воскликнул Николадзе. — Неужели сорок лет прошло!
— Да быстро времечко бежит.
— Эх, Серёжа, — обнял друга Гурам Александрович. — Это мы бежим, а не время. Ну, да ладно. Давайте-ка лучше споём. Это ты, Николай, хотел, кажется, послушать наши грузинские песни.