— Надеюсь, что вы, Эльфингер, преувеличиваете, — заметил ему Феликс, — доктор, прощаясь с вами, выразил надежду на выздоровление.
— Он не принял в расчет продолжительный путь и метель, приветствовавшую нас здесь, в любезном немецком отечестве. Баста! Впрочем, если я сохраню настолько зрения, чтобы иметь возможность различить, хотя на самом близком расстоянии, черты дорогого мне лица, то я буду вполне счастлив. Даже и в том случае, когда я буду лишен этого удовольствия, я буду благодарить судьбу. Она наделила меня счастливою способностью, с помощью которой я могу представить себе все дорогие мне лица так же ясно, как если б у меня во лбу были самые прекрасные глаза. Он взял руку зардевшейся девушки и поцеловал ее. — Однако, продолжал он, — перестанем говорить о частных моих делах. С тех пор как мы расстались, произошли великие мировые события. Знаете ли, во мне пробудилась даже надежда на процветание немецкой сцены?
— Не потому ли, что твои собратья имели случай научиться изображать героев как следует, с достоинством, не разрывая рта, не надрывая глотки, не закатывая глаз и не размахивая руками и ногами? — спросил Розенбуш.
— Нет, без шуток. Помните вы, барон, наш первый разговор? Скажите, разве нет теперь достаточных оснований для подобной надежды? Главная причина упадка немецкого театра заключалась в собственной нашей разрозненности. На двадцать шесть театров приходилось распределить два-три действительных таланта. Теперь же я полагаю, что в немецкой нашей столице, насмотревшись до пресыщения на различные военные зрелища, додумаются наконец до того, что великая нация нуждается в национальном театре. Разумеется, театр этот должен быть национальный не только по названию. Он должен представлять собою средоточие лучших наших сценических талантов. Нужны образцовая дирекция, образцовый репертуар, образцовое исполнение. Актерам следует выходить на сцену не чаще, как через день. Дирекция не должна смотреть одним глазом на Мельпомену и Талию, а другим на театральную кассу, вследствие чего какая-нибудь ничтожная пьеса, только потому, что она в моде и что две-три актрисы переодеваются в ней по семи раз, ставится на поруганные подмостки по тридцати раз подряд. Из прежних и новейших сценических произведений должно выбирать наиболее достойное, которое и должно быть исполняемо лучшими артистами. Каждый действительный талант должен быть непременно ангажирован, хотя бы в труппе приходилось одновременно иметь трех Карлов Мооров и семь Офелий. При этом необходимо изъять театр из сферы придворного влияния и подчинить его ведомству Министерства народного просвещения, ответственного перед нацией. Что скажете вы об этом проекте?
— Что он был бы уже слишком хорош для нынешних немцев, — отвечал Шнец. — За будущее я не ручаюсь. Соотечественники наши могут, пожалуй, исправиться, и тогда… Впрочем, я боюсь, что даже при самых благоприятных условиях «прочие немцы» не согласятся давать деньги in majorem imperii gloriam[121] на театр, которым будут пользоваться одни берлинцы.
— Конечно! — воскликнул с жаром Эльфингер. — И они будут совершенно правы. Поэтому-то я предлагаю сделать образцовый театр достоянием всей нации. У нас, слава богу, существуют железные дороги, благодаря которым актеры и теперь могут играть в течение одного и того же сезона на нескольких сценах. Все это следует только регулировать. Шесть зимних месяцев в Берлине, месяц каникул и четыре месяца торжественное странствование государственных актеров по всем городам Германии, в которых есть мало-мальски сносные храмы муз, затем снова месяц отдыха и таким образом in infinitum.[122] Не возражайте мне, пожалуйста. Разумеется, встретятся некоторые затруднения, но когда дело пойдет на лад, все будут непременно удивляться, отчего оно давно уже не было поставлено таким образом. Разве в народе, к которому вернулось самосознание и который выучился стоять, ходить и говорить, разве в таком народе не должен также развиться талант изображать из себя настоящих людей? Я… ну, положим, я уже сошел со сцены. Но тем не менее я буду способствовать осуществлению этого плана. Я буду давать уроки декламации, просвещать молодых актеров, научу их, как следует читать стихи (рапсоды еще в древности были всегда слепые), и при помощи милой моей жены моя гигантская память даст мне, наверное, возможность…
В эту минуту вошел в комнату молодой доктор. Он услыхал в коридоре речь Эльфингера и напомнил теперь, что больному не следует волноваться. Шнец и Феликс поспешили с ним проститься.
— Надеюсь, что вы не уедете из Мюнхена, не повидавшись с Анжеликой? — сказал Розенбуш, и Феликс, который от души желал бы ни с кем более в Мюнхене не видаться, не мог не обещать ему этого. Он не заметил лукавого взгляда, которым баталист обменялся со Шнецом. Хотя Феликс не надеялся более видеться с обоими больными, он все-таки покинул их несколько успокоенный. Он знал, что каждый из них стоял у той цели, к достижению которой стремился.