стили — от песенного фольклора до венской оперетты —
и ограничил сферу «нонконформистской» «новой музыки»
Шёнбергом и Веберном.
«Понятие буржуазного как раз в духовной сфере
заходит в эпохи, намного предшествовавшие полной
политической эмансипации буржуазии... Понятию буржуазного
имманентно присуще то, что феномены, которые
исследователи принимают за самые характерные черты своей эпохи, на
деле существовали с давних пор»1, — писал Адорно.
Не сходны ли эти взгляды с идеями теоретиков,
утверждающих, что сама кинокамера и технические приемы
киносъемки являются инструментами буржуазной
идеологии, а известный закон перспективы выражением типично
буржуазного миросозерцания? Подобная трактовка
«буржуазного» до известной степени связана с нежеланием та-
1 Цит. по кн.: Введение в социологию музыки. Вып. 1. М., 1973,
с 4.
55
кого рода теоретиков принимать во внимание реально
существующее в западном мире рабочее движение, которое
служит главным источником революционных
выступлений против власти капитала. Исходя из стереотипа,
согласно которому рабочий класс и его партии являются
«интегрированными» в систему и якобы утратили свой
революционный потенциал, способный сокрушить
«буржуазную цивилизацию», «левоинтеллигентское» сознание
оказывается в полном одиночестве лицом к лицу с
преувеличенной им самим «мощью» буржуазного общества. Где же
тогда искать альтернативу засилью «буржуазности» в
современном мире, в современной литературе и искусстве,
что противопоставить всесильному демону «буржуазности»,
какие силы разрушат его колдовские чары? Такие
вопросы неизбежно встают перед интеллигенцией Запада самых
разных философских направлений — от «франкфуртской
школы» до структуралистского психоанализа и постулатов
открыто антикоммунистической «новой философии». Все
они заявляют о своем несогласии с «буржуазной
цивилизацией» и выдвигают альтернативу буржуазному способу
существования, а также отражению этого процесса в
искусстве вообще, и в частности в кинематографе.
Характерную «левоинтеллигентскую» трактовку
категории «буржуазного» мы находим еще у Г. Маркузе, в
частности в его «Одномерном человеке», где в качестве
синонима буржуазности используется понятие «одномерности».
По мнению Маркузе, экономико-технологическая
рациональность современного западного тоталитаризма, с
помощью которого «буржуазная цивилизация» вырабатывает
специфический «одномерный» способ мышления и
поведения, «парализует критику» и сама превращается в
общество без «оппозиции». Капиталисты и рабочие
оказываются интегрированными в систему, «одномерными».
С точки зрения Маркузе, «буржуазность»
(«одномерность») есть фатум, довлеющий над миром, всесильный и
невидимый Молох, требующий принесения себе в жертву
даже интимной жизни индивида, его тайных помыслов и
бессознательных желаний.
В теоретико-методологическом плане
«левоинтеллигентское» сознание испытало на себе массированное
воздействие целого комплекса буржуазных и ревизионистских
концепций, широко распропагандированных в 60-е годы
всеми средствами массовой информации, в том числе и
кино. Примечательно, что вполне определенная схема
мышления, задававшаяся с их помощью «левоинтеллигентскому»
сознанию, прочно вошла в него вместе со стереотипами, по-
56
рожденными буржуазными апологетическими теориями
(теории «конвергенции», «интегрированности рабочего
класса», «единого индустриального общества» и др.)- Оба
эти типа мышления — «левоинтеллигентский» и
«буржуазно-апологетический»— в равной мере являются
«одномерными», поскольку не учитывают реального многообразия
западного общества, наличия в нем различных
противоборствующих тенденций и социальных сил (прежде всего
рабочего класса и его партии). Опиуме между такими
стилями мышления является не содержательным, а, скорее,
эмоциональным: сторонники одного восхищаются, а
сторонники другого ужасаются при виде могущества
«буржуазной цивилизации»; одни ставят знак «минус»,
другие— «плюс» перед категорией «буржуазности».
Ныне, например в США, получило развитие
«неоконсервативное» сознание, влияющее и на кинематограф. И
отрицание «буржуазной цивилизации» в высказываниях ряда
западных интеллигентов часто оказывается простой
сменой «плюса» на «минус» при сохранении старого
содержания. Еще Гегель подверг резкой критике (правда, с
позиций идеалистической диалектики) метафизическое
понимание отрицания, когда содержание категории остается
прежним и лишь меняется «плюс» на «минус». Маркс в
полной мере вскрыл материалистическую диалектику
процесса отрицания, которое определяется имманентными
законами развития самого объекта. В этом смысле
диалектическое отрицание представляет собой самоотрицание
старого в результате его прогрессивного развития, а не
привнесение отрицания «извне». Следовательно, в самом
буржуазном обществе должны вызреть и вызревают силы,
которые способны путем его отрицания прийти к созданию
нового общественного строя. Эти силы — международное
рабочее движение во главе с коммунистическими и
рабочими партиями. Однако сознание, находящееся в плену
метафизического понимания отрицания, так называемой
«негативной диалектики», теоретические основы которой были
заложены представителями «франкфуртской школы», и
прежде всего Т. Адорно и Г. Маркузе, под «отрицанием»
буржуазного общества имеют в виду его «тотальное»
разрушение под воздействием неких «внешних» сил, не
интегрированных в систему, и создание на его обломках
«тотально» нового. Альтернативой буржуазной цивилизации
зачастую оказывается ее причудливое зеркальное
отображение. Сами же поиски «антибуржуазной»
альтернативы западному обществу сводятся к зеркальному
оборачиванию заповедей плоского буржуазного здравомыслия.
57
Все, чго внешне противоположно буржуазному образу
жизни, мыслится как некое знамение нового,
«свободного» мира.
С точки зрения теоретиков и практиков такого рода
(это особенно наглядно проявляется в искусстве),
альтернативой «буржуазной цивилизации» становится лишь
самая крайняя сторона антиномии. Если буржуазия в
течение нескольких столетий следовала протестантской этике,
которая считалась «духом капитализма» и требовала
соблюдения норм пуританской морали и строгости нравов, в
основе альтернативы выдвигается полная сексуальная
раскрепощенность, причем альтернативы революционной
(«сексуальная революция»).
Если буржуазия сделала своим идеалом
«технологическую рациональность», «технологический разухМ»
(выражение Г. Маркузе), то в качестве альтернативы выдвигаются
мистицизм, психоделизм к наркомания.
Если западная индустриальная цивилизация является
урбанистской, то взамен ее возникает призыв к возврату
к «природе», уход в мир инстинктивности,
непосредственных телесных ощущений и т. п.
Если в литературе и искусстве укрепились
реалистические формы познания мира, то в качестве антибуржуазной
альтернативы реализму выдвигается разрушение
искусства.
Но можно ли считать все это действительными
альтернативами буржуазному обществу и его культуре?
Разумеется, нельзя. Это лишь словесный, чисто
внешний эпатаж, не несущий угрозы тому миру, который
собираются разрушить именно таким способом.