Какова была судьба Нечаева в равелине? Теперь известно, что правительство дважды делало Нечаеву предложение – «дать откровенные показание»; первый раз – через графа Левашова и второй – через генерала Потапова. Нечаев с негодованием отказался. Предложение, сделанное генералом Потаповым, было настолько возмутительно и по форме и по содержанию, что Нечаев ответил на него полновесной пощечиной могущественному сатрапу Александра II. Нечаева за это страшно избили, надели оковы на руки и ноги, и приковали цепями к стене каземата. В конце 1881 г. он написал, употребляя вместо пера свой ноготь и вместо чернил – собственную кровь, письмо к Александру III, – заметим, кстати – очень скромное письмо, в котором он указывал на его незаконное заключение в крепости… Это письмо, копия которого была сообщена Нечаевым Исполнительному Комитету и которое было позднее напечатано в «Вестнике Народной Воли», было отдано Нечаевым лицу, случайно проходившему под окнами его каземата, во время каких-то починок в равелине; комендант крепости никогда не заходил в камеру Нечаева, а смотритель равелина, конечно, не передал бы подобного письма по назначению.
Начиная с лета 1882 г. нет прямых сведений от самого Нечаева. В декабре 1882 г. ходили слухи, что он, не выдержав постоянных придирок, сделал какую-то сцену смотрителю и был за это страшно избит, а, может быть, даже и высечен; опять-таки по слухам, спустя несколько дней он покончил с собой. Единственным достоверным известием является лишь то, что 5 или 8 декабря один из заключенных в равелине – умер. Исполнительный Комитет счел Нечаева умершим и в конце 1883 г. опубликовал выдержки из его писем. Но, может быть, он и до сих пор жив.
Другой из узников Алексеевского равелина – Ширяев – умер 16 сентября 1881 года. Когда заключенных перестали пускать гулять и заколотили их окна (результат попытки Нечаева передать письмо) и даже душники, у Ширяева быстро развилась чахотка. Нечаев сообщал, что Ширяев умер в состоянии странного возбуждение и предполагал, что его отравили каким-то возбуждающим средством, данным ему для того, чтобы выпытать у него какие-то сведение. Предположение это весьма вероятно. Ведь давали же какие-то усыпляющие средства Сабурову, с целью, как говорили эти изверги, – «фотографировать его». Можем, ли мы быть уверены, да уверен ли и сам Сабуров, что в роли «усыпляющего средства» фигурировал лишь хлороформ или опий? Люди, скрывающие свои позорные деяние под покровом тайны, не остановятся ни перед чем.
Но кто же были узники № 1 и № 6? № 1 был, – вероятно, – террорист. Что же касается № 6, то он не обменивался письмами с остальными тремя заключенными и мы знаем о нем лишь из писем Нечаева. Это – некто Шевич – офицер, академик, доведенный крепостью до потери рассудка, крики которого были слышны всем проходящим у стен равелина. В чем заключалась его вина? Он не был политическим преступником; он не принадлежал ни к какой революционной организации; даже имя его неизвестно революционерам. В чем же, однако, его вина?
……………………………….
Мы не имеем никаких достоверных сведений. Но история с Шевичем должна быть известна в Петербурге, и рано или поздно, правда обнаружится. Мы уверены лишь в одном, а именно, что Шевич не был политическим преступником и не был замешан ни в какое политическое дело, начиная с 1860 года. Он был доведен до безумия в Алексеевском равелине, в виде наказание за какой-то проступок иного характера.
Являются ли «oubliettes» Алексеевского равелина единственными в России? – Конечно нет. Кто знает, сколько их может быть в других крепостях, но мы знаем теперь наверное об «oubliettes» Соловецкого монастыря, расположенного на одном из островов Белаго моря.
В 1882 г. мы с чувством громадной радости прочли в петербургских газетах, что один из узников, просидевший в Соловецком каземате пятнадцать лет, выпущен, наконец, на свободу. Я имею в виду Пушкина. В 1858 г. он пришел к заключению, что учение православной веры не соответствует истине. Он изложил свои идеи в форме книги и схематических рисунков; дважды, в 1861 и 1863 гг., ездил в Петербург, где обратился к церковным властям с просьбой опубликовать его работу. – «Мир», – говорил Пушкин, – «погряз в грехах; Христос не вполне совершил его спасение, для этого должен придти новый Мессие». Подобные идеи повели в 1866 г. к его аресту и высылке, в сопровождении двух жандармов, в Соловецкую тюрьму, конечно, без всякого следствия и суда. Там его посадили в темную и сырую камеру, в которой продержали пятнадцать лет. У него была жена, но ей в течение 14 лет не разрешали повидаться с мужем, т.е. вплоть до 1881 года. Лорис-Меликов, очутившийся в роли диктатора после взрыва в Зимнем Дворце, дал ей разрешение, а до того времени Пушкина держали как государственного преступника в строжайшем секрете. Никому не было разрешено входить в его каземат за все это время, кроме архимандрита монастыря: лишь в виде исключение, однажды в каземат был допущен известный путешественник Г. Диксон. Пругавин, который был чиновником при архангельском губернаторе, посетил Пушкина в 1881 г. Последнему, во время визита Пругавина, было уже 55 лет и он сказал своему посетителю: «Я не знаю, в чем моя вина и не знаю, как оправдаться. Мне говорят: – „Присоединись к церкви, отрекись от своих ересей и тебя освободят“. – Но как я могу сделать это? Я пожертвовал всем ради моих убеждений: имуществом, семейным счастьем, целой жизнью… Как я могу отречься от моих убеждений? Лишь время покажет, был ли я прав, как я надеюсь. А если я был неправ, если то, во что я верил, лишь казалось мне правдой – тогда пусть эта тюрьма будет моим гробом»! В 1881 г., как мы сказали выше, жене Пушкина было разрешено свидание с ним, и она вслед за тем немедленно отправилась в Петербург – хлопотать об его освобождении. К этому времени Пругавин успел рассказать об этой ужасной истории в одном журнале и нескольких газетах. Пресса заговорила о «милосердии» и Пушкина освободили; но – его держали пятнадцать лет в «oubliette»[22].