Людей тамъ не бьютъ; ихъ не сваливаютъ пинками на полъ. Мы черезчуръ цивилизованы для подобныхъ жестокостей. Наказаннаго человѣка просто ведутъ въ одиночное отдѣленіе и запираютъ въ одиночку. Въ ней ничего нѣтъ: ни кровати, ни скамейки. На ночь дается тюфякъ, а свою одежду арестантъ долженъ выставлять за двери одиночки. Пища состоитъ только изъ хлѣба и воды. Какъ только утромъ раздается звонъ тюремнаго колокола, арестанта выводятъ въ особый сарай, и тамъ онъ долженъ — ходить. Ничего больше! но наша утонченная цивилизація сумѣла обратить въ пытку даже это естественное движеніе. Тихимъ, мѣрнымъ шагомъ, подъ неизмѣнные крики:,un deux, un deux», несчастные должны ходить весь день, гуськомъ, вдоль стѣнъ сарая. Они шагаютъ такимъ образомъ двадцать минутъ; затѣмъ слѣдуетъ перерывъ, во время котораго они должны просидѣть десять минутъ неподвижно, каждый на своей пронумерованной тумбѣ, послѣ чего они опять начинаютъ ходить двадцать минутъ. И такая мука продолжается весь день, покуда гудятъ машины мастерскихъ; и наказаніе длится не день, и не два; оно длится долгіе мѣсяцы, иногда годы. Оно такъ ужасно, что несчастные умоляютъ объ одномъ: «позвольте возвратиться въ мастерскія». — «Хорошо, мы это увидимъ недѣли черезъ двѣ, или черезъ мѣсяцъ», — таковъ обычный отвѣтъ. Но проходятъ двѣ недѣли, затѣмъ другія двѣ недѣли, а несчастный арестантъ все продолжаетъ прогуливаться по двѣнадцати и тринадцати часовъ въ день. Наконецъ онъ не выдерживаетъ и начинаетъ громко кричать въ своей камерѣ и оскорблять надзирателей. Тогда его возводятъ въ званіе «мятежника», — званіе чрезвычайно опасное для всякаго, попавшаго въ руки надзирателей: онъ сгніетъ въ одиночкѣ и будетъ ходить долгіе годы. За непослушаніе ему удвоятъ и утроятъ срокъ заключенія въ Клерво, а если онъ бросится на надзирателя, съ намѣреніемъ его убить, то его приговорятъ къ каторгѣ, но не отправятъ въ Новую Каледонію: онъ все-таки долженъ будетъ отбыть сперва весь срокъ въ Клерво. Онъ останется въ своей одиночкѣ и будетъ попрежнему ходить вокругъ нумерованныхъ тумбъ… Въ нашу бытность въ Клерво одинъ арестантъ, крестьянинъ, не видя выхода изъ этого ужаснаго положенія, предпочелъ отравиться; онъ съѣдалъ всѣ свои изверженія и скоро умеръ въ ужасныхъ мученіяхъ.
Когда я выходилъ съ моей женой на прогулку въ саду, находящемся недалеко отъ одиночнаго отдѣленія, до насъ иногда доносились оттуда ужасные, отчаянные крики. Моя жена, услыхавъ ихъ въ первый разъ, испуганная и дрожащая, хватала меня за руку, и я разсказалъ ей, что это — крики арестанта, котораго обливали водой изъ пожарной машины въ Пуасси и котораго, вопреки закону, перевели теперь сюда въ Клэрво. Иногда по два, по три дня безъ перерыва онъ кричалъ: «Vaches, gredin, assassins»! (vaches — коровой, — на тюремномъ жаргонѣ называютъ надзирателя), или же онъ громко выкрикивалъ исторію своего осужденія, пока не падалъ въ изнеможеніи на полъ. Онъ, конечно, протестовалъ противъ заключенія въ исправительномъ отдѣленіи въ Клэрво и громко заявлялъ, что онъ убьетъ надзирателя, лишь бы не оставаться всю жизнь въ одиночной камерѣ. Затѣмъ, на два мѣсяца онъ утихъ. Тюремный инспекторъ намекнулъ ему, что, можетъ быть, послѣ 14-го іюля ему позволятъ идти въ мастерскія. Но вотъ прошелъ и національный праздникъ 14-го іюля, а несчастнаго все-таки не освободили. Тогда онъ дошелъ до отчаянія: онъ рыдалъ, ругалъ и всячески оскорблялъ надзирателей, разрушалъ деревянныя части своей камеры и, наконецъ, былъ посаженъ въ карцеръ, гдѣ ему надѣли тяжелые кандалы на руки и на ноги. Я самъ не видалъ этихъ кандаловъ, но когда онъ опять появился въ одиночномъ отдѣленіи, онъ громко выкрикивалъ, что его держали въ темномъ карцерѣ два мѣсяца въ такихъ тяжелыхъ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ, что онъ не могъ двигаться. Онъ тогда былъ уже полусумасшедшій и его будутъ держать въ одиночной камерѣ, пока онъ не помѣшается окончательно… Тогда его подвергнутъ всѣмъ тѣмъ мученіямъ, которыя приходится претерпѣвать сумасшедшимъ въ тюрьмахъ и въ домахъ для умалишенныхъ…
И вотъ, громадная задача, — какъ положить конецъ всѣмъ подобнымъ жестокостямъ, — стоитъ передъ нами во всей полнотѣ. Отношенія между тюремной администраціей и заключенными въ Клэрво не проникнуты той грубостью, которая характеризуетъ русскія тюрьмы.