Несомнѣнно, что работа, при такихъ обстоятельствахъ, лишенная сама по себѣ привлекательности, такъ какъ она не даетъ упражненія умственнымъ способностямъ рабочаго и оплачиваемая такъ скверно, можетъ быть разсматриваема лишь, какъ форма наказанія. Когда я глядѣлъ на моихъ друзей-анархистовъ въ Клэрво, выдѣлывавшихъ дамскіе корсеты или перламутровыя пуговицы и зарабатывавшихъ при этомъ 24 копѣйки за десяти-часовой трудъ, причемъ 8 копѣекъ удерживалось казною (у уголовныхъ преступниковъ удерживалось 12 копѣекъ, или даже болѣе), — я вполнѣ понялъ, какого рода отвращеніе должна вызывать подобнаго рода работа въ людяхъ, принужденныхъ заниматься ею цѣлые годы. Какое удовольствіе можетъ дать подобная работа? Какое моральное вліяніе можетъ она оказать, если арестантъ постоянно повторяетъ самъ себѣ, что онъ работаетъ лишь для обогащенія подрядчика? Получивши 72 копѣйки за цѣлую недѣлю труда, онъ и его товарищи могутъ только воскликнуть: «и подлинно, настоящіе-то воры — не мы, а тѣ, кто держитъ насъ здѣсь».
Но все же мои товарищи, которыхъ не принуждали заниматься этой работой, занимались ею добровольно, и иногда, путемъ тяжелыхъ усилій, нѣкоторые изъ нихъ ухитрялись заработать до 40 копѣекъ въ день, особенно, когда въ работѣ требовалось нѣкоторое искусство или артистическій вкусъ. Но они занимались этой работой потому, что въ нихъ поддерживался интересъ къ работѣ. Тѣ изъ нихъ, которые были женаты, вели постоянную переписку съ женами, переживавшими тяжелое время, пока ихъ мужья находились въ тюрьмѣ. До нихъ доходили письма изъ дому, и они могли отвѣчать на нихъ. Такимъ образомъ узы, связывающія арестантовъ съ семьею, не порывались. У холостыхъ же и у неимѣвшихъ семьи, которую надо было поддерживать, была другая страсть — любовь къ наукѣ и они гнули спину надъ выдѣлкой перламутровыхъ пуговицъ и брошекъ, въ надеждѣ выписать въ концѣ мѣсяца какую-нибудь давно желанную книгу.
У нихъ была страсть. Но какая благородная страсть можетъ владѣть уголовнымъ арестантомъ, оторваннымъ отъ дома и лишеннымъ всякихъ связей съ внѣшнимъ міромъ? Люди, изобрѣтавшіе нашу тюремную систему, постарались съ утонченною жестокостью обрѣзать всѣ нити, такъ или иначе связывающія арестанта съ обществомъ. Они растоптали всѣ лучшія чувства, которыя имѣются у арестанта, также какъ у всякаго другого человѣка. Такъ, напримѣръ, въ Англіи, жена и дѣти не могутъ видѣть заключеннаго чаще одного раза въ три мѣсяца; письма же, которыя ему разрѣшаютъ писать, являются издѣвательствомъ надъ человѣческими чувствами. Филантропы, изобрѣтшіе англійскую тюремную дисциплину, дошли до такого холоднаго презрѣнія къ человѣческой природѣ, что разрѣшаютъ заключеннымъ только подписывать заранѣе заготовленные печатные листы! Мѣра эта тѣмъ болѣе возмутительна, что каждый арестантъ, какъ бы низко ни было его умственное развитіе, прекрасно понимаетъ мелочную мстительность, которой продиктованы подобныя мѣры, — сколько бы ни говорили въ извиненіе о необходимости помѣшать сношеніямъ съ внѣшнимъ міромъ.
Во французскихъ тюрьмахъ — по крайней мѣрѣ, въ центральныхъ — посѣщенія родственниковъ допускаются чаще, и директоръ тюрьмы, въ исключительныхъ случаяхъ, имѣетъ право разрѣшать свиданія въ комнатахъ, безъ тѣхъ рѣшетокъ, которыя обыкновенно отдѣляютъ арестанта отъ пришедшихъ къ нему на свиданіе. Но центральныя тюрьмы находятся вдали отъ большихъ городовъ, а между тѣмъ именно эти послѣдніе поставляютъ наибольшее количество заключенныхъ, причемъ осужденные принадлежатъ, главнымъ образомъ, къ бѣднѣйшимъ классамъ населенія и лишь немногія изъ женъ обладаютъ нужными средствами для поѣздки въ Клэрво, съ цѣлью получить нѣсколько свиданій съ арестованнымъ мужемъ.
Такимъ образомъ, то благотворное вліяніе, которое могло бы облагородить заключеннаго, внести лучъ радости въ его жизнь, единственный смягчающій элементъ въ его жизни, — общеніе съ родными и дѣтьми — систематически изгоняется изъ арестантской жизни. Тюрьмы стараго времени отличались меньшей чистотой; въ нихъ было меньше «порядка», чѣмъ въ современныхъ, но въ вышеуказанномъ отношеніи онѣ были болѣе человѣчны.
Въ сѣрой арестантской жизни, лишенной страстей и сильныхъ впечатлѣній, всѣ лучшія чувства, могущія улучшить характеръ человѣка, вскорѣ замираютъ. Даже рабочіе, любящіе свое ремесло и находящіе въ немъ удовлетвореніе своимъ эстетическимъ потребностямъ, теряютъ вкусъ къ работѣ. Тюрьма убиваетъ, прежде всего, физическую энергію. Мнѣ теперь вспоминаются годы, проведенные въ тюрьмѣ въ Россіи. Я вошелъ въ казематъ крѣпости съ твердымъ рѣшеніемъ — не поддаваться. Съ цѣлью поддержанія физической энергіи, я регулярно совершалъ каждый день семи-верстную прогулку по каземату и дважды въ день продѣлывалъ гимнастическія упражненія съ тяжелымъ дубовымъ табуретомъ. А когда мнѣ было разрѣшено употребленіе пера и чернилъ, я занялся приведеніемъ въ порядокъ обширной работы, а именно — подвергъ систематическому пересмотру существующіе доказательства ледниковаго періода. Позднѣе, во французской тюрьмѣ, я со страстью занялся выработкой основныхъ началъ того міровоззрѣнія, которое я считаю системой новой философіи, — основы анархіи. Но въ обоихъ случаяхъ я вскорѣ началъ чувствовать, какъ утомленіе овладѣвало мною. Тѣлесная энергія постепенно исчезала. Можетъ быть, наилучшей параллелью состоянія арестанта является зимовка въ полярныхъ странахъ. Прочтите отчеты о полярныхъ экспедиціяхъ прежняго времени, напр. добродушнаго Пэрри или старшаго Росса. Читая эти дневники, вы улавливаете чувство физическаго и умственнаго утомленія, запечатлѣнное на каждой ихъ страницѣ, и доходящее почти до отчаянія, пока, наконецъ, на горизонтѣ не появится солнце, приносящее съ собою свѣтъ и надежду. Таково же состояніе арестанта. Мозгу не хватаетъ энергіи для поддержанія вниманія; мышленіе становится медленнѣе и менѣе настойчивымъ: мысли не хватаетъ глубины. Въ одномъ американскомъ прошлогоднемъ отчетѣ говорится, между прочимъ, что, въ то время, какъ изученіе языковъ ведется арестантами съ большимъ успѣхомъ, они рѣдко могутъ настойчиво заниматься математикой; наблюденіе это совершенно вѣрно.