Выбрать главу

Наконец Пауль нашел эту улицу, этот перекресток. Он обратился к нескольким прохожим и один из них указал ему ближайшую больницу.

В просторном вестибюле больницы Пауль подошел к столику справок, сидя за которым дама в белом халате звонила по телефону. Пауль подождал, пока она положит трубку, и вежливо спросил, не привозили ли сюда примерно неделю назад девушку, пострадавшую в уличной катастрофе, брюнетку несколько экзотической внешности, и если привозили, то что с ней.

Он с волнением ожидал ответа. То опасался самого худшего, то полагал, что услышит грубую насмешку. И вправду, разве упомнишь всех поступающих больных.

Но ему, можно сказать, повезло. Женщина вспомнила.

— Да, брюнетка, черная такая густая челка, волосы коротко подстрижены. Красивые черные глаза и брови. А кем она вам приходится?

— Ну, это не так уж важно, — замялся Пауль.

— О, я понимаю! Но у нее не было ничего серьезного, легкий ушиб. Ее выписали чуть ли не на другой день. За ней еще заехали двое — один высокий, смуглый, другой с такими странными зелеными глазами. Брюнетка, да. Клетчатое такое зеленое пальтишко и шляпка черная с маленькими такими полями.

Разумеется, никакого адреса брюнетка не оставила.

Пауль поблагодарил и вышел.

Это была она. И ее сопровождали Бата и Марйеб.

Но ведь никто не знает, никто! И, может быть, встреча еще произойдет, вопреки всем кошмарам, которые, кажется, сулит будущее.

Пауль вдруг круто повернулся и снова вошел в вестибюль больницы. Подошел к столику и попросил у несколько изумленной женщины несколько листков бумаги и ручку. Получив все это, он присел на подоконник, выкрашенный белой масляной краской, и начал писать.

Глава сорок третья

Стихотворение

Михаэль жил в просторной квартире, принадлежащей его жене, довольно бесцветной молодой блондинке, дочери владельца нескольких обустроенных на самый современный лад доходных домов, снимать апартаменты в которых не всякому было по карману.

В квартире Михаэля имелись украшенные бледной лепниной потолки и бархатные портьеры, аккуратная горничная и домашние печенья к чаю.

В тот вечер собралась обычная компания. Рената, Александер, Эрика, Ольга, Пауль и еще несколько человек.

Паулю нравилось бывать у Михаэля. Пауль всегда тянулся к уюту, чистоте, вкусной пище. Он понимал, что для того, чтобы иметь все это, надо чем-то поступиться. А поступаться ему не хотелось. И потому оставалось лишь завидовать и посмеиваться над собой.

Началось чтение. Первым сам хозяин прочел свое небольшое эссе о новых направлениях в современной поэзии. Затем прочла свой рассказ Рената. Несколько коротких иронических зарисовок зачел Александер. Когда предложили и Паулю прочесть что-нибудь новое, он вынул из кармана пиджака несколько исписанных листков и начал читать. На этот раз ему почему-то было неловко.

Руки его чуть дрожали. Он произносил слова срывающимся голосом и прикрывал лицо, поднося листки близко к глазам, хотя вовсе не был близорук…

Бросает солнце тонкие лучи,         вытянутые на мостовых камнях… Мимо —           резные решетки окон… Жара — и зарастают пересохшим илом каменные водостоки… Ее увозят —                  оба на конях — Светловолосый тот                            и тот высокий… Они ее увозят…                Верблюд ступает,                                          и раскачивает ее…                       И нежное ее лицо                               прикрыто широким головным платком, Закутана вся она…                             Она сидит —                                                сжалась —              девочка притихшая…        Они ее увозят                             на родину свою,                    туда, к себе,             в приморский город свой, назад… А я в отчаянии немом и замершем таком… Она стояла, помню, —                                  деревце одно, —        и тесный двор тоскливый прекращался в этот сладкий сад,               звучащий, нежный, золотой,                         пчелиный                      мой цветущий сад… Ведь я тоскую без нее…               меня охватывает стыд…                                   измучен я…                     сам на себя сердит… Зачем не сделал ничего?                        Не смог…       Тогда зачем я думаю о ней?..       Она так беззащитна…             прижать ее к груди…             она — частица тела моего             и свет моей души…             вся жизнь моя — она!.. Я — над книгой,         буквы перед глазами сливаются,         всплывает рисунок…         Не принимаю новых толкований о богах и народах,         чувствую дыхание безумных древних жарких строк… Я далеко в пустыню ухожу…        Там, на стене расписанной,                 натянута на рамку деревянную певчая струна… Там — рисунки запретные                 на стенах подземной гробницы… Это она —        ее тонкие руки,        нежные губы ее,        черные волосы;          боком стоит она… Черный зрачок продолговатого глаза        куда-то в бесконечную вечность глядит;                              а я помню живую ее,               ее торопливую прелестную речь,               улыбку привета,               и нежные ресницы… Но если жизнь моя — всего лишь миг,                   а вправду — миг;            лягушка и ворон, и дерево тысячелетий — они правы…              И если жизнь моя — всего лишь миг, Я отдаю всю жизнь мою — лишь ей одной…              Клянусь я: — нет разочарований                     и всю жизнь — искать,                     всю жизнь идти… Я не могу идти в эту мудрость рукотворных толкователь−                                                                         ных книг; Я иду за ней… Она — мой маленький живой корабль —              нить единственного, и только моего, пути… Я стою у городских ворот, я умоляю выпустить меня…       Я прихожу в чужой город,                         а в городе — чума…       И страшное метание злобных теней,                                  и темнота ночей и солнце дня…       Подземная тюрьма…       Но я найду ее…             Я никому не говорю о ней…             и то, что в книге, — это ведь не ложь, —                              надежда…                            суждено… дано…       Зачем себя мучить стыдом, тоской?..       Я — сильный.             Я себе признался: — для меня она — одно…                            единственная суть…                            дыхание…                            покой…       Я больше не стыжусь…       Я знаю, для чего я одолел       Отчаянье, смятение, нужду…       Разомкнуто живое сердце,               голос цел…       Ищу ее… Найду…       Летят песчинки на раскрытый мертвый белозубый юношеский рот…       Развалины городов…       Деревья зацветающие…                                          смерть…                      деревья на ветру…       И поразится тот,                                Неведомый,                              познает он,                       что для меня она — весь мир была…       А, может быть, умру…                                           Нет, не умру!..