— Вы знаете что-нибудь о джунглях? — спросил он.
— Очень мало.
— А стреляете вы хорошо? Охотиться умеете?
— Нет.
— Вам что-нибудь известно об индейцах, о технике исследований, о плавании на каноэ, речных порогах и геодезической съемке?
— Нет.
— Раз так, — неожиданно заключил Орландо, — можете присоединиться к нам. Если мы берем с собой отсталых индейцев, уж с англичанином мы как-нибудь справимся.
Я стал членом экспедиции. Мне нравились бразильцы и очень хотелось посмотреть их леса.
Что касается Жуана, то он, как мне казалось, руководствовался более сложными побуждениями. Это был добрый, симпатичный человек, который не жалел времени, помогая Орландо в его работе. Но, к сожалению, здоровье его было подорвано.
— Только лекарствами и держусь, — не раз говорил он мне. — Может показаться, что мне тепло, Адриано, но на самом деле меня трясет малярийный озноб. Вы не можете себе представить что это такое. Я с трудом соображаю…
— Вот здесь ломит, Адриано, — доверительно говорил он в другой раз, сжимая рукой бок. — Если здесь не выдержит, тогда мне конец.
По причине слабого здоровья Жуан сопровождал меня незадолго до этого в краткосрочной поездке из Васконселоса в Рио-де-Жанейро. Я отправился за ружьями и одеждой, а Жуан — к врачу. Мы вылетели на одном из самолетов, время от времени прилетавших на пост, и в пути я узнал об экспедиции нечто такое, о чем никогда не упоминалось в наших спокойных и даже несколько сдержанных разговорах в Васконселосе.
Произошел любопытный эпизод, который многое разъяснил.
Все началось с аллигаторов. Самолет поднялся в воздух. Мы с Жуаном уселись на жесткую металлическую скамью. На коленях он держал большую жестянку из-под печенья, в крышке которой были пробиты дырки. Из банки шел резкий запах.
— Что там у вас? — спросил, проходя мимо, один из летчиков.
— Аллигаторы, — ответил Жуан.
Он слегка приоткрыл крышку, и мы увидели скользкие существа, извивающиеся в зеленой пенистой воде.
— Новорожденные аллигаторы для пруда у моего дома, — пояснил он.
— Ах так, аллигаторы для вашего дома в Рио? — отозвался летчик и скрылся за дверцей с надписью; «Посторонним вход воспрещен».
Через несколько минут он вернулся и передал нам от имени майора, командира корабля, что аллигаторы не имеют права летать на самолетах военно-воздушных сил Бразилии. Жуан был к этому подготовлен. Сначала он разыграл недоверие и изумление, потом прибег к дипломатии, затем всем своим видом выразил возмущение и презрение. Наконец он выложил главный козырь.
— Если нельзя возить аллигаторов, то почему среди грузов есть ящик с наклейкой «гремучая змея»?
Летчик снова исчез за дверью «Посторонним вход воспрещен» и вернулся через несколько минут. Оказывается, согласно инструкции, змей возить можно, а аллигаторов нет.
Я уже было решил, что на следующей остановке придется высадить наших безбилетных пассажиров; затем летчик как бы между прочим заметил, что если бы у майора был собственный аллигатор, он вряд ли стал бы возражать против перевозки их пассажирами. Это был шутливый намек на то, что следует дать взятку. Сунь в лапу аллигатора — все будет в порядке!
Когда летчик ушел, Жуан взорвался.
— Вы, англичане, никогда не поверите, что такое вообще возможно. Майор военно-воздушных сил! Знаю я его, это все потому, что он член другой партии. Как вы думаете, почему так трудно было сегодня сесть в самолет? Почему на прошлой неделе самолет, которому было приказано взять нас, пролетел мимо, не сделав посадки?
Я недоуменно ответил, что не знаю.
— Потому, что они не любят Орландо.
— Кто это они?
— Враждебная нам партия[4], конечно! Они настроены и против меня, и против Орландо, и против тех офицеров военно-воздушных сил, которые делают посадки в Васконселосе. А почему, по-твоему, мы целый месяц ели одни только бобы? Да потому, что летчики состоят в партии президента. Они разоряют страну, лишь бы построить эту новую столицу. А зачем она нам? Рио-де-Жанейро — красивейшая столица в мире. Если уж мы хотим развивать внутренние ресурсы, надо вкладывать деньги в строительство дорог, а вместо этого мы строим посреди джунглей новую столицу. Где еще такое видано? Ну, скажите мне, где?
Глядя на Жуана, я старался скрыть свое удивление. Разве не ради новой столицы и затеяна экспедиция к географическому центру страны? Экспедиция, участником которой я только что стал?
— Экспедиция в центр страны! — В голосе Жуана зазвучали гневно-саркастические нотки. — Рисковать людьми ради строительства посадочной площадки у черта на куличках! И что это за прогресс? Это лишь прогресс для бизнеса. Воротилы в палате депутатов толкуют о триумфальном шествии Бразилии в величественное будущее. Да тут еще пятьдесят, а то и все сто лет никто не станет покупать землю. Ее лишь продают и покупают в разных агентствах, спекулирующих земельными участками, и богатеют от этого только богачи.
Как-то раз Клаудио привез к президенту нескольких индейцев, раненных пулями цивилизадо. И президент сказал: все знают, что он, президент, друг индейцев, и он пошлет по поводу этого случая меморандум в палату депутатов. Индейцы гибнут, а он шлет меморандумы! Вот так президент! Это удивительная экспедиция, Адриано. Она будет делать нечто совершенно бессмысленное и, возможно, будет стоить жизни многим индейцам, тогда как спасать их — единственное дело, ради которого стоит стараться. Одна надежда, что она никогда не состоится, — добавил он, немного успокоившись.
Тогда мне подумалось, что Жуан говорит все это лишь в порыве раздражительности, свойственной больному человеку, а в намеках майора я увидел всего-навсего шутку. Три наших безбилетных пассажира благополучно добрались, фыркая друг на друга, до аэропорта Сент-Дюмон в Рио-де-Жанейро. Но прошло уже несколько недель, как я вернулся в Васконселос, и слова Жуана как будто подтвердились. Мы были столь же далеки от выступления в джунгли, как и в тот. день, когда я стал членом экспедиции.
И все-таки, размышлял я, лежа в гамаке, как бы ни был мне симпатичен Жуан, он с его взглядами не в состоянии дать правильное толкование проблеме. Из первоначального состава экспедиции, если не принимать в расчет индейцев, один человек заболел одновременно дизентерией и малярией, а другому пришлось вернуться к прежней работе. Возможно, придется уйти и Жуану. Лучше всего обратиться мыслями к Орландо — единственному неизменному руководителю всего начинания.
Я взглянул на него. Он спал в гамаке. Когда я впервые услышал о Вильяс Боас, воображение нарисовало мне традиционный тип исследователя. Он представлялся мне человеком с огромными крепкими руками и орлиным носом над косматой бородой. На деле же он оказался невысокого роста — всего 5 футов 6 дюймов, босой, без рубашки, внушительное брюшко выступало над темно-зелеными шортами. Он напоминал служителя из турецкой бани или музыканта из парижского салона. Замечательным было его лицо — ястребиное, с густой бородой, испещренное множеством морщин, говоривших о перенесенных лишениях. Таким могло быть лицо у пирата или святого, который посвятил долгие годы умерщвлению плоти. Но внешность Орландо не раскрывала его внутреннего облика, столь же загадочного, как и его репутация.
В городах Бразилии имя его пленяло воображение людей, как в XIX веке имя Ливингстона. «Он провел в джунглях пятнадцать лет, — говорили о нем, — и для индейцев он все равно что святой». Когда я заговорил об этом с Жуаном, он рассказал мне, как однажды в Васконселос прилетели три молодых антрополога — два швейцарца и немец. Всякий раз, когда Орландо обращался к немцу, тот, к изумлению Жуана, вскакивал, щелкал каблуками и вытягивался по стойке «смирно». Немцу сказали, что в лесу это ни к чему, но он остался непреклонен. «В моей стране, разговаривая с таким человеком, мы всегда стоим только так», — ответил он. «А ведь Орландо совсем не такой», — заключил Жуан.
4
В то время строительство новой столицы было предметом резких политических разногласий, и трудно сказать, какая из сторон была права. —