Все началось примерно в 12:28, у нас как раз заканчивался урок родного языка. Стоя возле древней парты, я изливал свою точку зрения на одноклассников, которым зачитывал свое эссе «О будущем».
Наш учитель, такой же древний, как парты в его кабинете, улыбался мне и ободряюще кивал. К счастью, он уже поставил мне высший балл, сопроводив его эмоциональным примечанием: «Феноменальное воображение. Слава небесам, ваши прогнозы – только фантазии!» Похоже, он немного упустил из виду, что я писал не фантастическую повесть, а эссе. Честно говоря, мама моя, кажется, допустила ту же ошибку, сохранив из всех моих сочинений именно это: я нашел его после ее смерти.
– …мой мозг будет связан с электронным мозгом, и этот объединенный разум будет сильнее, чем просто сумма его частей. В финале процесса пять моих…
Прозвенел звонок, знаменующий начало обеда. Никто не сдвинулся с места: звонок – для учителя. Легким взмахом руки он велел мне продолжать.
– В финале процесса пять моих чувств будут дополнены мириадами электронных компонентов, и сама моя человеческая сущность эволюционирует. Я не буду более управлять автомобилем или гигантским лайнером – я буду этим автомобилем, я буду этим лайнером. – Я поднял взгляд на учителя в знак того, что закончил.
– Потрясающая фантазия, Скотт. Еще немного, и вы станете пророком научной фантастики! Очень хорошо, – он обвел взглядом замерший в ожидании класс. – Все свободны.
– Ну ты и выпендрежник, – проворчал никогда не любивший меня Симпсон, вставая из-за парты слева. – Все спер из «Доктора Кто».
Симпсону я никогда не нравился. Складывая вещи в ящик парты, я парировал:
– Вообще-то в «Докторе Кто» с момента появления сериала в эфире, в 17:15 23 октября 1963 года, не было ни одной серии, хоть отдаленно напоминающей теорию, которую ты сейчас услышал.
– Честно? – переспросил, догоняя нас на выходе из класса, худенький невысокий Коннор, который каким-то чудом умудрялся дружить с обоими.
Коннор мне нравился. Даже очень.
– Иногда ты ведешь себя как придурок, – продолжал Симпсон.
– Бывает такое, – подтвердил я. – По нескольку раз в день, – и улыбнулся Коннору достаточно самоуверенно, чтобы мне сошла с рук следующая фраза:
– Присоединяйся, если захочешь…
Коннор улыбнулся в ответ: кокетливо, польщенно, но не слишком, будто поддразнивая меня. Потом закатил глаза (зеленые, очень красивые).
– Podex perfectus es! – произнес он таким тоном, каким обычно говорят «я люблю тебя». Увы, сказал он «ну ты и задница!», только на латыни.
– Podex perfectus habes! – тепло ответил я, рассчитывая одновременно исправить ситуацию и похвастаться знанием латыни. «А у тебя – идеальная задница».
– Ну ты педик, – парировал Коннор с улыбкой.
– Да он увечный, – вмешался в разговор Фостер, парень на пять сантиметров выше меня, идеально сложенный для хорошей драки. Именно поэтому я всегда относился к нему уважительнее, чем он заслуживал. Не в последнюю очередь потому, что Фостер предпочитал в качестве аргументов кулаки.
Впереди у нас была вся большая перемена, так что я хотел отделаться от одноклассников и пойти по своим делам. Миновав огромные двустворчатые двери в конце главного коридора, я покинул большой зал из красного кирпича, так похожий на церковный придел, и оказался на залитом солнцем дворе. Прямо передо мной тянулись десятки теннисных кортов, за которыми можно было различить уходившие к горизонту ухоженные газоны. Справа, за рядами лабораторий, такие же газоны упирались в крытый бассейн. Позади, по ту сторону большого зала, – Уимблдон-Коммон, большое открытое пространство. Я принимал как должное, что школа Кингс-Колледж, где я учился, возвышалась во всем своем краснокирпичном великолепии над домами самого дорогого квартала в Уимблдоне, где жили люди с достатком выше среднего.
Другой жизни я не знал. Это был мой мир. С трех лет я посещал детский сад, выпускники которого поступали в Кингс-Колледж. В семь мы с одноклассниками просто перебрались с одной стороны улицы Риджвей на другую и сменили серые пиджаки на красные. Только подростком я начал осознавать, что у меня есть определенные привилегии (особенно способствовало этому лейбористское правительство, при котором отец платил 95 % подоходного налога). Да и возможностью получить качественное образование я был обязан исключительно принадлежностью к Истеблишменту, в который входила и вся моя семья.
Я считал само собой разумеющимся, что мои родные хорошо обеспечены, у них множество связей и высокие должности. Судья в суде первой инстанции, несколько достопочтенных сэров и леди, председатель правления, декан… генеральным директорам и президентам компаний вовсе не было числа. Все они весьма сдержанно сообщали, что любят меня, – и через несколько лет ярко продемонстрировали обратное.